Франсуаза Саган - В ловушке любви
— Так, — сказала я, в последний раз пытаясь его урезонить. — Я в последний раз повторяю тебе, что никогда не была близка с Юлиусом.
— Еще бы, — быстро подхватил он. — В мое время для этого ты подбирала себе более молодых и красивых.
— В твое время, как ты говоришь, я никогда и никого себе не подбирала. Было лишь всего два случая, которые ты сам спровоцировал.
— Как бы там ни было, а Юлиус А. Крам взял тебя под свое крылышко. Под свое золотое крылышко. И, кажется, там тебе нравится. А потом, — добавил он с неожиданной силой. — Что мне до того, спишь ты с ним или нет! Ты постоянно видишься с ним, общаешься, звонишь ему, улыбаешься, да-да, улыбаешься и говоришь. Но не мне, не со мной! А с кем-то другим! Даже если он не дотронулся до тебя и пальцем, какая разница?!
— Ты хотел бы снова жить вместе? Как в те последние недели перед твоим отъездом? Снова пережить то сумасшествие в нашей квартире? Это и есть мечта твоей жизни?
Его глаза впились в меня.
— Да, — ответил он. — Те две недели ты полностью принадлежала мне. Ты была только со мной, как когда-то на тех одиноких пляжах, куда я возил тебя и где ты никого не знала. Но даже там, через пару недель, ты завязывала знакомства с рыбаками, отдыхающими или официантами в кафе. И тогда ничего не оставалось, как уезжать. Мы объездили все Барбадосские и Галапагосские острова. Все до единого! Но ведь есть еще и другие острова, на которых ты еще не бывала и куда я увезу тебя, если понадобится — силой.
Под конец он уже орал. Он вспотел и стал похож на настоящего сумасшедшего. Испугавшись, я поднялась со стула. Открылась дверь, и вошла сестра. Она была спокойна, но действовала быстро и решительно. В руках у нее был шприц. Он никак не хотел успокоиться и продолжал сопротивляться. Тогда она нажала на кнопку звонка, и появился санитар. Он сделал мне знак выйти. Я стояла в коридоре, прижавшись спиной к стене, испытывая, как героиня бульварного романа, неудержимую тошноту. Алан продолжал выкрикивать названия островов, бразильских пляжей, индийских провинций. Его голос становился все пронзительнее. Я заткнула уши. Неожиданно наступила тишина. Из палаты вышла сестра. Она была по-прежнему спокойна.
— Он просто в великолепном состоянии, — сказала она, и в голосе читался упрек.
Ну все! С меня было довольно. Я больше не могла этого вынести. Я повернулась и поспешила к выходу, пересекая тихие коридоры больницы. Ноги дрожали. Что бы там Алан ни говорил, но больше я не собиралась с ним встречаться. Никогда! Это просто невозможно было вынести. Невозможно, невозможно… Я шла и повторяла это слово до самых дверей своего номера в отеле «Пьер». Секретарша Юлиуса как раз распаковывала чемоданы. Она повернула голову и удивленно взглянула на меня. Тут же из комнаты вышел Юлиус, я бросилась к нему и разрыдалась у него на плече. Он был меньше меня ростом, и мне пришлось нагнуться, чтобы вот так стоять, оперевшись на него. Наверное, в этот момент я была похожа на молодое, обессилевшее деревце, пытавшееся устоять за счет сухой, но очень крепкой деревяшки, которую воткнули в землю рядом.
12
Пляж в Нассо оказался действительно белым и прекрасным, солнце горячим, а вода прозрачной и теплой. Я повторяла про себя эти слова словно заклинание, лежа в гамаке и пытаясь поверить в то, что видели мои глаза. Безуспешно. Я не испытывала никакого физического удовольствия от всех прелестей, окружавших меня. Вот уже три дня я была тут, но словно червь в моей голове ворочалась одна мысль: «Что ты тут делаешь? Зачем? Ты же совсем одна». Правда, подчас именно в одиночестве я переживала эти моменты необычного, почти метафизического счастья, когда вдруг, словно во вспышке озарения понимаешь, что жизнь прекрасна, просто потому, что она есть. В остальных случаях минуты счастья делишь с кем-нибудь еще. Можно подумать, что молекула счастья так ничтожно мала, что для того, чтобы обнаружить ее, микроскопа одной пары глаз недостаточно. Но в тот момент мой взгляд не обладал достаточной силой, чтобы разглядеть этот прекрасный блеск. Юлиус, который не переносил жары, обсуждал свои дела в одной из роскошных комнат отеля с кондиционером, и, когда мы втроем с мадемуазель, Баро встречались за столом, он не упускал случая похвалить мой загар. Сам он по-прежнему оставался очень бледным и усталым. У него была с собой уйма лекарств: белых, красных и желтых пилюль, запас которых с лихвой пополнился в Нью-Йорке. Время от времени он повелительным жестом требовал их у бедной мадемуазель Баро. В эти минуты секретарша смотрела на него с тревогой. Лично я испытывала какой-то внутренний ужас перед лекарствами, но я даже боялась и заикнуться об этом, наверное, из-за стыдливости, совсем не свойственной людям нашего времени, когда каждый с упоением рассказывает о малейших неполадках в своем организме. И все же это безудержное поглощение лекарств вызвало у меня беспокойство, и я обратилась за объяснениями к мадемуазель Баро. С натянутой улыбкой секретарша развернула передо мной целый список Тонизирующих, Успокоительных и Снотворных. Я была поражена. Юлиус, могущественный и неуязвимый делец, нуждался в транквилизаторах! Мой покровитель сам нуждался в поддержке! Нет, это был перевернутый мир. Я знала, что девять десятых населения земли систематически принимают подобные лекарства. Было совершенно логично, что перегруженный делами и одиночеством, Юлиус также нуждался в них. И тем не менее этот первый знак отсутствия равновесия в нем напугал меня. Да, я уже не была ребенком и знала, что под бетоном всегда есть песок, а под песком — бетон, и жизненные трудности сопутствуют всем. И тогда я спросила себя, а каким было детство и вся предыдущая жизнь Юлиуса. Я захотела понять суть его натуры. Для этого как раз наступило время. На самом же деле мне следовало раньше поинтересоваться, кем же был человек, сделавший мне столько доброго.
За исключением этого краткого момента угрызений совести, мне было очень скучно в этом карикатурном Нассо, населенном истеричными американками и малокровными дельцами. К счастью, множество бассейнов, конкурировавших между собой, обещали спасение от акул и микробов, и огромное море было пустынным. Мое постоянное одиночество на пляже, иногда утомлявшее меня, все же действовало успокаивающе, и эхо криков Алана в больничной палате все слабело и слабело. Не подстегивая события, без всякого нетерпения, я ждала, когда смогу полностью слиться с природой и вернуться в Париж. Вечера были очень красивыми. У самого моря устанавливали столики и невидимый во мраке пианист исполнял в сопровождении банджо вещи, которые когда-то принесли известность Колу Портеру. После пляжа редкие клиенты оставались лежать в гамаках, глядя, как луна и море играли своим отражением в тихих качавшихся волнах. Вот в один из таких вечеров Юлиусу и пришла в голову мысль послушать вальс Штрауса. Я отыскала в полумраке пианиста на небольшой деревянной эстраде у самой воды. Он был необычайно красив, и, когда я выговорила свою просьбу, голос прозвучал хрипло. Он был очень смугл, тонок, беспечен и чрезвычайно самоуверен. Мы обменялись с ним одним из тех откровенных взглядов, какими я очень редко в своей жизни обменивалась с незнакомыми мужчинами. Иногда это имело продолжение, а иногда нет, но каждый раз этот взгляд был полон взаимного понимания. Пианист бросился исполнять венский вальс, а я пошла прочь, улыбаясь при мысли о своем прошлом или будущем беспутстве. Потом я забыла о нем. Но на мгновение этот взгляд все же дал мне ощущение счастья, маленький подарок, говоривший о том, что я жива.
А на следующий день Юлиус упал в обморок на пляже. Он подошел к моему гамаку, пробормотал что-то насчет жары и неожиданно повалился лицом вниз. Он лежал у моих ног в блейзере цвета морской волны, галстуке и серых брюках (к счастью, он испытывал отвращение к шортам, какие натягивали на себя некоторые одутловатые постояльцы отеля, не страдавшие комплексами). Это маленькое темное тело, которое неподвижно лежало на сверкающем песке пляжа, показалось мне сошедшим с одной из сюрреалистических картин. Я бросилась к нему, подбежал кто-то еще, и мы перенесли Юлиуса в спальню. Врач что-то долго говорил о переутомлении, напряжении и давлении, и нам с мадемуазель Баро пришлось ждать почти час, пока он окончательно придет в себя. Когда он позвал меня, я вошла и села на краешек его кровати, преисполненная жалости, будто он был маленьким ребенком. Он был в светло-серой пижаме. В вырезе ее виднелась бледная безволосая грудь. Голубые глаза, лишенные привычных очков, испуганно моргали. У него был такой беззащитный вид, он так был похож на престарелого ребенка, что на миг мне стало стыдно, ведь я заявилась к нему без игрушки, не принесла даже пирожных.
— Мне очень неприятно, — пробормотал он. — Наверное, я напугал вас.
— Очень напугали, — призналась я. — Юлиус, вы должны подумать о себе, немного отдохнуть. Погулять по пляжу, покупаться…
