Ольга Тартынская - Верь мне и жди
Настя ловко орудовала длинным сковородником, располагая противни там, где только что горел огонь, и попутно посвящала меня в секреты русской печки.
— Лучше всего подходят березовые дрова. Надо подобрать штук восемь поленьев одного размера. Вот таких! — Настя показала на несколько длинных поленьев, лежавших возле притопка на железном листе, прибитом к полу. — Уложить их колодцем: два вдоль и два поперек, и еще раз.
— Что, лезть в печку? — удивилась я.
— Да нет, не обязательно, — засмеялась Настя. — У самого шестка кладете. На дно этого колодца щепочки всякие, бересту очень хорошо — для растопки. Потом берете вот такой ухват, упираетесь им в нижние поленья и проталкиваете всю кладку внутрь. Поджигаете тонкую лучинку и дотягиваетесь до бересты. Она разом вспыхнет. И все, печь топится.
— И что, не надо подкладывать дрова, ворошить угли? — допытывалась я.
— Нет. Если дрова хорошие, прогорят ровно, угли будут тоже ровные.
Настя ловко лепила ватрушки, подготавливая следующую партию.
— А потом?
— Пока огонь горит, можно в чугунах воду кипятить, суп варить, картошку, кашу, запаривать корм для скотины. Кстати, гречка в русской печке получается вкуснющая, без всего можно есть! Рассыпчатая, пахнущая дымком! Я и блины пеку на огне. Вот так ставлю два чугуна рядом и между ними сверху сковородку.
Я удивлялась энтузиазму Насти.
— Разве у вас нет электрической или газовой плиты?
— Да вот же! Но она не сразу появилась. Я успела привыкнуть к русской печке и ни на что ее не променяю. Весь дом обогревает: все комнаты сразу. В старину люди даже мылись в русской печке и спали на ней. Еда в ней сохраняется теплой до вечера. И грибы лучше всего в русской печке сушить, и творог получается такой, что пальчики оближешь! И молоко топленое…
Я подумала, что в нашей жизни так много чудес, которых мы не замечаем. Русская печь — одно из них.
Тут на кухне появилось еще одно чудо: светловолосый мальчик лет четырех. Он уставился на меня, лукаво улыбаясь.
— Что, Петр Александрович, пирожка хочешь? — весело приветствовала его Настя. — На, держи, мое чадушко.
Петр Александрович схватил пирожок и стал жевать, глядя на меня все так же лукаво. Я даже застеснялась его почему-то. Переключилась на русскую печку опять.
— А что же потом, когда догорают дрова? В какой момент можно пироги ставить?
— Да вот, когда уже красные угли остались, их надо разгрести по стенкам. Кто-то совсем выгребает угли, а я нет. Трубу закрываешь, чтобы жар не выходил. На чистый под ставишь листы, то есть противни, с пирогами. Они пекутся в зависимости от жара от десяти до двадцати минут. Следующая партия подольше, им меньше жара достанется.
— И сколько таких закладок можно сделать?
Настя вытянула противни из печи, разложила пироги на блюдах и накрыла их чистым полотенцем.
— Это последняя, — сказала она, закладывая ватрушки в печь и закрывая ее большой железной заслонкой с ручкой. Потом распрямилась и ласково погладила беленый известкой бок печи: — У некоторых и одна партия не пропекается, а для моей и три нипочем. Она у меня труженица, кормилица.
Пока мы разрезали пироги и раскладывали их по тарелкам, я изошлась слюной. Пирог с капустой, пирог с грибами, пирог с курицей. Ну и сладкий, с ягодами.
— Вы, наверное, родились здесь, в деревне? — с уважением спросила я, окончательно проникнувшись к Насте глубокой симпатией.
— Да нет! — рассмеялась Настя. — Я москвичка. Окончила музыкальное училище, собиралась поступать в консерваторию, да вот с Сашей познакомилась. Он старше меня на двадцать лет, а за собой позвал — ни секунды не сомневалась.
Я была поражена, если не сказать больше.
— А как же это все? — спросила я, неопределенно поведя рукой.
— Меня местные бабушки-прихожанки всему научили.
— Настюша, где же пироги? — донеслось из горницы.
Мне о многом еще хотелось спросить у Насти, но вы уже нас заждались. Мы понесли выпечку, Петр Александрович последовал за нами. Усевшись за стол, я тотчас схватила большой кусок грибного пирога и стало жадно его поедать. Ох и вкусно же было! А если учесть, что я сутки не ела…
Настя гостеприимно потчевала нас разносолами. Сил не было остановиться, так все было вкусно: соленые грибочки, огурцы, домашняя ветчина и все остальное. Я даже не сразу заметила, что вы активно выпиваете с отцом Александром. А как же возвращаться? Ты еще планировал загс. Неужели не распишемся? Я не решалась спросить, вы вели какой-то важный и, верно, давний спор. Батюшка вещал:
— Ты говоришь, «свобода художника»! Свободы как независимости не может быть!
— Но ты же сам музыкант! Ну хорошо, бывший музыкант, — горячился ты. — Ты понимаешь, о чем я говорю.
— Понимаю. И ты пойми. Человек по природе своей не может быть независимым, потому что одно из двух: или он сын Бога, или слуга дьявола.
Не давая тебе возразить, отец Александр взял со стеллажа книгу и продолжил:
— Вот послушай, что пишет святой Игнатий Бренчанинов: «Человек не может не быть тем, чем он создан: он не может не быть жилищем, не быть сосудом. Не дано ему пребывать единственно с самим собою: это ему неестественно. Он может быть с самим собою только при посредстве Божественной благодати, в присутствии ее, при действии ее: без нее он делается чуждым самому себе и подчиняется невольно преобладанию падших духов за произвольное устранение из себя благодати, за попрание цели Творца». Так что выбирай, чей ты сосуд: Бога или падших духов. С талантливого человека-то больше спросится — ему больше дано.
Ты умолк, задумался или просто устал, а я сочла возможным спросить:
— Почему ты пьешь, ты же за рулем?
Ты улыбнулся:
— Ничего, я в порядке. Сейчас съездим в. Каменку, в местный загс, вернемся, еще посидим, и все выветрится.
Петр Александрович деловито забрался тебе на колени. Ты стал тискать мальчонку, приговаривая:
— Что, герой, музыкантом будешь, как дядька Николай?
— Буду, — ответствовал довольный «герой».
Вы так замечательно смотрелись, что я затосковала. Будет ли у нас ребеночек, сыночек? Еще не поздно… Настя словно подслушала мои мысли:
— Вот своим обзаведетесь, и делайте из него музыканта.
И тогда ты впервые произнес эти страшные слова:
— Нет, своего не будет. Вы что, ребята, мне сорок шесть, кто его растить будет?
Настя с мужем переглянулись, но ничего не сказали, а я не могла больше есть, даже шевелиться не могла, словно меня к стулу приклеили. «А я? — рвалось из сердца. — Про меня ты забыл? Не подумал? Мне тридцать пять, это еще не старость! Как же я? И почему ты не сказал этого раньше, до венчания?» Мое лучезарное настроение ушло, я почувствовала усталость, недосып, тяжесть от съеденного. Та связь, которой незримо связал нас Всевышний, уже не даст мне права что-то переиначить, но куда делось это волшебное ощущение чуда, легкость, эйфория?
Я молчала, силясь не выдать того, что происходило во мне, но Настя, кажется, все поняла. Она смотрела на меня с сочувствием. Я жалко улыбнулась ей, чтобы не давать повода для осуждения моего… мужа. А ты продолжал возиться с ребенком…
Ехать в загс надо было после обеда. Батюшка с матушкой напутствовали нас поскорее возвращаться и продолжить застолье. Я с некоторой тревогой садилась в машину, но вел ты, несмотря на выпитое, ничуть не хуже. Каменка находилась в трех километрах от Дубровки, где мы венчались. Мы быстро доехали, хотя проселочная дорога была далеко не идеальной. Это село оказалось покрупнее. Здесь попадались каменные дома, магазины и коттеджи в современном духе.
Мы подкатили к двухэтажному зданию из белого кирпича, поднялись по ступенькам. Нас встретила заведующая, дородная женщина в облегающем платье, с лентой через плечо. Из других дверей высунулась девичья физиономия и тотчас скрылась. Дама проводила нас в зал, но ты попросил:
— Давайте без церемоний распишемся, а? Где тут подпись ставить?
Дама слегка опешила:
— Ну, если вы так хотите…
Она отвела нас в небольшой кабинет и скомандовала:
— Ваши паспорта!
Потом, расположившись поудобнее за широким столом, взялась заполнять амбарную книгу и свидетельство о браке. Время от времени косилась на обручальные кольца, которые уже украшали наши руки. Мы переглянулись. Ты ободряюще подмигнул мне.
— Распишитесь вот здесь, — обиженно предложила дама, протянув перьевую ручку.
Я быстренько расписалась, ты что-то искал по карманам. Достал очки и водрузил на нос. Я невольно улыбнулась: в очках ты был такой трогательный и какой-то беззащитный. Ты смущенно развел руками:
— Дальнозоркость!
Покончив с формальностями, мы поблагодарили недовольную работницу загса. Она не оттаяла и после того, как ты положил перед ней конверт. Мы выскочили из кабинета, прихватив свидетельство о браке. Нас сразу ослепила вспышка. Какой-то мужичок с тремя фотоаппаратами щелкал нас снова и снова. Ни слова не говоря, ты вырвал из его рук фотоаппарат и стал искать, где в нем скрыта пленка. Мужичок завопил:
