Уильям Локк - Счастливец
— Займусь одним из искусств, — ответил Поль. — Мне кажется, что я поэт, но я хотел бы быть художником или музыкантом.
— Ты очень мило поешь и играешь, — отозвалась Джен.
Он недавно приобрел в ссудной кассе подержанную мандолину, которой овладел при помощи самоучителя и аккомпанировал на ней сентиментальным романсам, которые исполнял высоким баритоном.
— Я еще не сделал выбора. Что-нибудь должно произойти. На чем-нибудь я определюсь.
— На чем же?
— Будущее покажет.
И, как и предсказывал гордый юноша, это «что-нибудь» произошло через несколько дней.
Они гуляли по Риджент-стрит и остановились у окна фотографа, где были выставлены портреты знаменитостей. Поль любил это окно, полюбил его с первого же взгляда несколько лет тому назад. Это был храм славы. Самый факт появления вашего портрета на этой выставке уже показывал, что вы один из великих мира сего.
Часто Поль говорил Джен:
— Неправда ли, ты будешь гордиться мной, когда мой портрет выставят здесь?
И она, глядя на него с обожанием, удивлялась, как это он еще не выставлен.
У Поля образовалась привычка изучать лица людей, достигших величия, — архиепископов, фельдмаршалов, министров, и задумываться над теми душевными свойствами, которые возвысили их. Нередко он менял место, чтобы отразиться в зеркальном стекле и сравнить собственные черты с чертами прославленных лиц. Таким образом он убеждался, что у него брови духовного лица, нос государственного деятеля и энергичные губы военного. Весьма занятное времяпрепровождение!
Он был рожден для великих дел, но для каких именно, еще не знал. Область, в которой свершится его прославление, пока была скрыта туманной завесой времени.
Но в это утро его взгляд, обычно блуждавший по всей галерее, вдруг приковал один портрет. Он долго стоял как загипнотизированный, охваченный трепетом мечты.
Наконец Джен прикоснулась к его руке.
— На что ты смотришь?
Он указал:
— Видишь ты вот этого?
— Да. Это… — Она назвала знаменитого артиста, который в ту пору был в зените своей славы; фотографии его раскупались поклонниками и особенно влюбленными поклонницами.
Поль отвел Джен от небольшой кучки праздношатающихся, глазевших на витрину.
— Этот человек не может сделать ничего такого, чего бы не мог сделать и я, — произнес он.
— Ты в двадцать раз красивее его, — заявила Джен.
— Я умнее, — возразил Поль.
— О, конечно! — согласилась она.
— Я стану актером, — сказал он.
— О! — воскликнула Джен, охваченная внезапным восторгом. Потом ее обычный здравый смысл охладил этот порыв. — Но разве ты можешь играть на сцене?
— Уверен, что смогу, если попытаюсь. Надо только иметь талант для начала, а потом будет легко.
Так как Джен не смела сомневаться в его таланте, она промолчала.
— Я стану актером, — повторил он. — А в свободное от игры время буду поэтом.
Несмотря на все свое преклонение, Джен не могла удержаться от насмешливого замечания:
— Не оставишь ли ты себе немного времени и на то, чтобы быть музыкантом?
Он рассмеялся.
— Ты думаешь, что я слишком расхвастался, Джен! Конечно, то, что я говорил, было бы смешно относительно всякого другого. Но для меня это не так. Я буду великим человеком. Я знаю это. Если не буду великим артистом, то стану чем-нибудь другим великим. Такие мысли не входят зря в голову человека. Я не за тем ушел из Блэдстона и пустился гулять здесь с тобой по Риджент-стрит, как джентльмен. Я не вернусь больше в нищету.
— Да кто же говорит, что ты вернешься в нищету?
— Никто. Я желаю считаться только с самим собой. Но разве считаться с самим собой — это эгоистично?
— Я не знаю, что это значит.
Он разъяснил Джен значение слова.
— Нет, — сказала она серьезно. — Не думаю, что это так. Каждый должен считаться с самим собой. Мне это не кажется эгоизмом, как ты называешь, то, что тружусь для самой себя, вместо того чтобы помогать матери хлопотать в лавке. Так зачем же тебе считаться с другими?
— Но все же у меня есть долг по отношению к моим родителям, не так ли?
Но тут у Джен был свой взгляд.
— Не нахожу, что у тебя может быть какой-нибудь долг по отношению к людям, которые ничего для тебя не сделали.
— Они сделали все для меня, — горячо запротестовал Поль. — Они сделали меня тем, что я есть.
— Это не стоило им многих забот, — сказала Джен.
Они ссорились некоторое время, как мальчишка с девчонкой. Наконец она воскликнула:
— Неужели ты не видишь, что я горжусь тобой из-за тебя самого, а не из-за твоих глупых старых родителей? Какое мне дело до них? И, кроме того, ты никогда не найдешь их.
— Мне кажется, ты не понимаешь, что говоришь, — произнес Поль гордо. — Пора возвращаться домой.
Некоторое время он шел, высоко подняв голову, не снисходя до разговоров. Джен осмелилась на кощунство. Он найдет своих родителей, он поклялся себе в этом — хотя бы назло Джен.
Вдруг Поль услышал тихое всхлипывание и, опустив глаза, увидел, что Джен утирает глаза платком. Его сердце сразу смягчилось.
— Ну ничего, — сказал он. — Ты не подумала.
— Ведь это только потому, что я люблю тебя, Поль, — пробормотала она жалобно.
— Ну ничего, — повторил он. — Зайдем-ка сюда, — они проходили мимо кондитерской, — попробуем пышек с вареньем.
Поль зашел к своему другу Раулату, который уже слышал от одного из своих помощников, работавшего в натурном классе, о конце карьеры Поля-натурщика.
— Я вполне сочувствую вам, — рассмеялся Раулат. — Я удивлялся, как вы так долго выносили эту историю. Что же вы собираетесь теперь делать?
— Я собираюсь на сцену.
— Каким образом вы добьетесь этого?
— Не знаю, — ответил Поль. — Но если бы я знал какого-нибудь актера, он смог бы рассказать мне. Я предполагал, что вы знакомы с кем-нибудь из артистов.
— Да, я знаю двух-трех, — ответил Раулат. — Но они только актеры, а не импрессарио, и я не думаю, чтобы они могли что-нибудь сделать для вас.
— Кроме того, что мне нужно, — настаивал Поль. — Они подскажут мне, как приступить к делу.
Раулат нацарапал пару рекомендаций на визитных карточках, и Поль ушел удовлетворенный. Он нанес визиты обоим указанным актерам. Один посоветовал ему лучше мести улицы, чистить сапоги, колоть щебень на шоссейной дороге, возить навоз, торговать рубцом или палками или, на крайний случай, покончить самоубийством, чем заниматься профессией, над вратами которой было начертано «Lastiate ogni speranza…», — он щелкнул пальцами, стараясь выжать из своей памяти продолжение.
— Voi che intrate[12],— продолжил Поль в восторге от того, что мог обнаружить знание итальянской фразы, которую он встречал в литературе. И, исполненный одной из чистейших радостей молодого литератора (и потому глухой к пессимистическому совету), он покинул разочарованного артиста.
Другой, менее мрачный и добившийся большего успеха, долго разговаривал с Полем о самых разнообразных предметах. Не зная ничего о его прошлом, он принял его, как друга Раулата, на равной ноге. Поль расцвел, как цветок на солнце: в первый раз он говорил как равный с образованным человеком, с человеком, который был дружен с великими английскими авторами, который с удивительной легкостью переходил от Чосера к Дамбу и от Драйдена к Броунингу[13]. Крепкое вино занимательной беседы бросилось Полю в голову. Он возбужденно выдвинул всю свою не слишком значительную артиллерию познаний и так хорошо справился с этим, что артист направил его с сердечным рекомендательным письмом к одному из своих знакомых импрессарио.
Письмо открыло тяжелую дверь театра. Необыкновенная красота лица и фигуры просителя оказалась еще более убедительной рекомендацией в глазах импрессарио, который начинал репетиции романтической пьесы, и Поль немедленно был приглашен на выходную роль итальянского юноши с платой в тридцать шиллингов в неделю. Поль пришел домой и, распустив хвост перед Джен, как молодой павлин, заявил:
— Я — актер!
Глаза девушки засверкали.
— Ты удивителен!
— Нет, не я, — скромно ответил Поль, — а моя звезда!
— Ты получил большую роль? — спросила Джен.
Он рассмеялся снисходительно, тряхнув черными кудрями.
— Нет, глупенькая. Мне не придется сказать ни слова. Я должен начать с начала. Каждый артист прошел через это!
— Ты достанешь маме и мне контрамарки посмотреть тебя?
— Вы получите ложу! — объявил Поль Великолепный.
Так началась новая фаза карьеры Поля Кегуорти. После первых дней непривычки к обнаженной холодной сцене, где обломки разрозненной мебели изображали троны, лестницы, двери дворцов и поросшие мхом скамьи; где мужчины и женщины в обыкновенной одежде самым необычным образом вели себя по отношению друг к другу и совершали, подобно призракам, непонятные действия, где ничто ни капли не было похоже на прелестные картины, которыми он привык за шиллинг любоваться с галерки, — после этих первых дней Поль стал осваиваться со странным миром театра и подпал под его влияние. И он гордился данной ему ролью праздного игрока на лютне, в живописных позах дожидающегося на ступенях лестницы выхода госпожи. Он радовался, что ему не пришлось быть безликим членом толпы статистов, которые двигались кучей, кланялись и кивали, делали вид, что разговаривают друг с другом, и снова исчезали. Он понимал, что будет на виду в течение всего акта, и не разочаровывался оттого, что режиссер использовал его исключительно как декоративную вещь.
