Роксана Гедеон - Хозяйка розового замка
В Ренне я продала одно из колец, подаренных мне Александром, и на эти деньги сделала много покупок. Иных-то возможностей у меня не было. Я представляла себе, как обрадуются близняшки, как улыбнется Филипп, и перед этим меркло чувство грусти, которое я испытала, расставаясь с подарком герцога дю Шатлэ.
Было уже совсем темно, когда мы подошли к дому. Авантюра пока удавалась нам без всяких приключений. Брике, распрощавшись со мной, сразу нырнул в какие-то кусты, а я, ступая тихо, как кошка, проскользнула в дом.
Как тихо здесь было… Как тогда, когда я впервые сюда приехала. Парадная лестница была освещена тускло, а с этажей и вовсе не пробивался свет. И это в сочельник — накануне Рождества! Интересно, поставили ли хоть елку в белой столовой? Я была уверена, что нет, и ощутила даже злорадную радость от того, что без меня тут все так нарушилось. Без меня здесь снова стало безмолвно, холодно и мрачно. Все сидят в своих комнатах. И трапезы, наверное, снова стали немыми.
Любопытно, улыбается ли когда-нибудь Александр?
Я сразу же одернула себя, решив не злорадствовать по этому поводу. Если он и не улыбается, если он снова стал замкнут и молчалив, это в какой-то мере и моя вина. Другое дело то, что и он повел себя чересчур круто и этим только все усугубил. Впрочем, об этом ли я должна была сейчас думать?
Я поднялась на третий этаж, никем не замеченная, и, только когда открывала дверь детской, мне показалось, что я вижу в глубине коридора силуэт Элизабет. Я решила не обращать на это внимания и воспользоваться каждой минутой, которая была в моем распоряжении. Элизабет не выгонит меня из детской. Я воспользуюсь своим правом и даже сам дьявол меня не остановит!
Для меня было неприятным сюрпризом обнаружить, что в детской нет Филиппа. Здесь спали девочки, но даже кроватки своего сына я не увидела. Я закусила губу, понимая, что мне не удастся его повидать: для поисков в доме у меня не было времени. Потом, пытаясь справиться с огорчением, я стала ласково будить дочерей.
Они толкались, сопротивлялись, но в конце концов открыли глаза, и встреча наша была самой бурной. В белых ночных рубашках и чепчиках, из-под которых струились волосы цвета кипящего золота, они соскочили с кроватей, бросились ко мне, обнимали, смеялись, целовали и щебетали так возбужденно, что одна не давала мне понять другую.
— Почему ты не живешь с нами, мамочка?
— Почему папа все время уезжает и тебя тоже нет?
— Мы всегда одни.
— А госпожа старая герцогиня нас не любит, и Элизабет тоже.
— И господин виконт сказал, что папа нам вовсе не папа!
Я задохнулась от злости, услышав о таком высказывании Поля Алэна. Да будь он проклят — ему даже малышек не жалко! Мерзавец! Прижав обе золотистые головки к груди, осыпая их поцелуями, я пробормотала:
— Дорогие мои, я все вам объясню. Потом. А сейчас… сейчас ведь праздник. И я с вами. Давайте будем радоваться.
Они заглядывали мне в глаза, прижимались щекой к моим ладоням, теребили платье и было видно, как им хочется, чтобы их обняли. Я делала это, с горечью понимая, что им не хватает ласки. Они же девочки! И они такие еще маленькие! Им мало только того, что их вовремя кормят и вовремя укладывают спать!
— Герцог — это ваш папа, поверьте, — проговорила я настойчиво, снова и снова целуя их, прижимая к себе, обнимая и баюкая. — Не слушайте того, что вам говорят. Я люблю вас, и папа тоже любит.
— Почему же ты теперь не с нами? Мамочка! Оставайся здесь!
Они сами не понимали, что доводят меня до слез. Я ласково погладила их волосы, поцеловала в висок сначала одну, потом другую.
— Видите, у меня на пальце два бриллианта? Один камешек это Вероника, другой — Изабелла. Вы всегда со мной. И теперь, мои милые, скажите, где Филипп?
Все так же ласкаясь ко мне, приглядываясь к бриллиантам, они путано рассказали мне, что Филипп живет теперь на втором этаже и что у него теперь новая нянька.
— Завтра Рождество, — сказала я, пытаясь справиться с собой и добиваясь, чтобы голос звучал весело и ровно. — Я привезла вам подарки. Они из Ренна.
— Наверное, мамы потому и не было, — благоразумно рассудила Вероника. — Ты ездила за подарками, правда, мама?
— Глупая! — перебила ее Изабелла. — Ренн совсем близко, и оттуда быстро возвращаются.
— Ну, хватит, хватит, Бель! — остановила я ее. — Не называй Веронику глупой. Браниться девочкам не к лицу. Вы должны быть особенно дружны теперь, когда все так изменилось.
Изабелла сделала гримасу, из которой трудно было понять, что она думает по поводу моих слов.
Подарков действительно было много: две куклы с полным гардеробом, серебряные сережки, коробки шоколадных конфет — разумеется, для каждой девочки разные, ибо я помнила их соперничество. Заботясь о том, все ли есть у моих дочек, я купила несколько платьев, наборы лент и чулочков, панталончиков и корсажиков. Отдельно я положила коробки с подарками для Филиппа, и близняшки обещали мне, что все это передадут брату. Потом мы уселись прямо на полу и открыли одну из коробок с конфетами.
— Ну-ка, птички, откройте свои клювики, — сказала я весело.
Они разевали рот, как галчата, и я кормила их конфетами, угощая по очереди то Веронику, то Изабеллу, приговаривала что-то, загадывала загадки и в награду за правильный ответ одаривала поцелуем.
Именно во время всего этого дверь отворилась, и я увидела Александра.
На фоне темного коридора, в проеме двери, его силуэт казался особенно высоким и мрачным. Внутри у меня все похолодело. Я поднялась с колен, а вслед за мной, почувствовав, что что-то не так, поднялись и девочки.
— К нам пришла мама, — осмелилась пискнуть Вероника.
— Пожалуйста, не прогоняйте ее, — прошептала Изабелла, бледная от испуга.
Как она догадались, что он захочет прогнать меня? Я не задумывалась над этим, но вот страха, так откровенно написанного на лице дочери, я не могла вынести. Я наклонилась, торопливо поцеловала их обеих, прошептав:
— Ступайте в постель, мои ангелочки. Вы должны уснуть, и я обязательно приду к вам во сне.
— Правда?
Они не очень-то верили мне, но, потоптавшись на месте, побрели к своим кроватям, то и дело оглядываясь. Я вскинула голову и смело поглядела на герцога. Александр, доселе не сказавший ни одного слова, произнес:
— Спокойной ночи.
С этими словами он посторонился, ожидая, пока я выйду, и закрыл дверь.
Сердце у меня сжималось. Смогу ли я все это вынести? Казалось, только-только звучали вокруг меня голоса моих близняшек, и вот я снова не знаю, когда увижу дочерей в следующий раз. Александр стоял у лестницы и смотрел как бы мимо меня. Боль от разлуки с детьми так задела меня, что я резко бросила:
— Нам надо поговорить.
— О чем?
— О моих дочерях. Я намерена забрать их.
— Вы их не заберете.
Наступило молчание. Я прижала руку к груди, пытаясь умерить бешеный стук сердца. Мне трудно было даже дышать.
— Я должна их видеть хотя бы изредка, поймите это, сударь.
— Все будет так, как решил я, и нынешнего промаха прислуга больше не допустит.
Я прошептала с истинной мукой в голосе:
— Вы понимаете, что это бесчеловечно, чудовищно? Вы просто убиваете меня!
Он ответил с таким презрением, что я похолодела:
— А с чего вы взяли, что заслуживаете иной участи?
Я чувствовала, как злые слезы закипают у меня на глазах. Ни капли любви я не ощущала сейчас к Александру и ни капли сожаления по поводу того, что мы расстались, — только злость и возмущение. Я пылала желанием бросить ему в лицо все те негативные чувства, что обуревали меня, сказать ему, что он поступает несправедливо и необдуманно. Но я хорошо понимала, что исход дела зависит от него, и не хотела обострять ситуацию. Да что там говорить, я готова была забыть о себе и на коленях умолять его.
— Вы сами видели, — прошептала я едва слышно, — они любят меня и хотят, чтобы я осталась… Вы же не монстр… Подумайте! За что наказывать детей? Я понимаю, что вы ко мне чувствуете, но как можно их приносить в жертву своей ненависти?
— Вы воображаете, что я вас ненавижу? Черт возьми, какое самомнение.
Мне вдруг пришло в голову, что все это уже было. Когда-то, более одиннадцати лет назад, на Мартинике. Тогда я так же умоляла своего отца. Ему мои слова казались нелепыми и смешными. Вероятно, сейчас мне стоило прекратить унижаться и начать говорить твердо и требовательно. Но что поделаешь: одна мысль о том, что я на долгое время буду лишена возможности видеть своих дочек, слушать их голоса, смеяться вместе с ними, лишала меня твердости, заставляла трепетать. И поэтому я сделала еще одну попытку.
— Сударь, но будьте же справедливы. Близняшки — они ведь больше мои, чем ваши. То, как вы с ними поступаете, вообще необъяснимо. Я прошу вас…
