Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. В ладонях судьбы
Людвиг рассказал Кионе, как в день их побега за ними увязался пес. Они пытались отправить его обратно в городок, но тот затаился в кустарнике и следовал за ними на расстоянии. Шарлотта добавила:
— Когда мы прибыли к бабушке Одине, появился и он, с высунутым языком, довольный собой. Нам повезло: на выходе из Роберваля нам повстречался Пьер Тибо и подвез нас в своем грузовике до Перибонки, не задавая вопросов. Людвиг не говорил ни слова, лишь качал головой. Я сказала Пьеру, что он немой.
Вокруг весело пылающего костра велись оживленные беседы. Аромат горящего жира и жженой травы витал над поляной. Ужин затянулся, похожий на сборище монтанье в былые времена. Все сидели кружком возле костра. Мадлен пообещала сварить еще кофе: Одина очень его любила.
Воодушевленная, Эрмина поднялась, не заметив, что Тошан вернулся на террасу.
— Как и обещала, я сейчас буду петь, потому что этот день вновь подарил мне надежду. Он также привел ко мне Шарлотту — мою сестру по духу и ее спутника, который кажется мне добрым и искренним человеком.
— Да, спой, Канти! — воскликнул Шоган. — Тала будет здесь, среди ночных звезд, ее порадует твое пение!
Мукки принялся аплодировать, а сияющая Акали повторяла:
— Спой, Канти, спой, моя Канти!
Лоранс болтала с одной из своих кузин, но они быстро умолкли. Что касается дерзкой Мари-Нутты, она наконец-то почувствовала себя на своем месте, среди народа монтанье.
— Я выучила эту арию в Париже, — пояснила Эрмина. — Она из оперы Верди «Набукко». Это хор рабов.
Когда ты поешь, я пою вместе с тобой, Свобода!
Когда ты плачешь, я тоже оплакиваю твое горе!
Когда ты дрожишь, я молюсь за тебя, Свобода!
В радости и слезах я люблю тебя.
Вспомни о своих худших днях,
Моя страна: твоими кораблями были галеры.
Когда ты поешь, я пою вместе с тобой, Свобода,
А когда тебя нет, я не теряю надежды.
Кто ты? Религия или реальность,
Идея революционера?
Я думаю, ты единственная истина,
Достоинство нашего человечества.
Я понимаю, когда умирают за тебя,
Когда проводят всю жизнь в ожидании тебя.
Когда ты поешь, я пою вместе с тобой, Свобода!
В радости и слезах я люблю тебя.
В песнях надежды звучат твое имя и твой голос.
Пусть история приведет нас к тебе,
Свобода! Свобода!
Голос Соловья из Валь-Жальбера поднимался ввысь, чистый и мягкий, мощный и нежный. Эрмина пела стоя, и блики пламени играли на ее длинных светлых волосах. Сложив руки у груди, подняв лицо к небу, она была само воплощение печали, надежды и веры в лучший мир. Слово «свобода», звеневшее в ночи, наполнялось божественной силой на высоких хрустальных нотах. Людвиг признался Шарлотте, что никогда не слышал такого красивого пения, и она крепче прижалась к нему.
Индейцы слушали Эрмину с благоговением, приоткрыв рты или сжав сигареты зубами. Молодая женщина спела еще несколько своих любимых арий: «Мадам Баттерфляй», «Лакме», затем исполнила некоторые популярные французские песни, включая «Аккордиониста» Эдит Пиаф, вызвавшую слезы у бабушки Одины.
Нет, никто не обратил внимания на Тошана, кроме девятилетней девочки с пылающими кудрями, которая беззвучно приблизилась к нему, словно волчонок. Она встала перед ним в отблесках пламени, так что он не различал ее лица.
— Ты все еще мертвый? — спросила она его.
Метис не смог сдержать грустного смеха. Он легонько подтолкнул ее, побуждая вернуться к остальным.
— Радость там! Не трать на меня свое время, Киона. Эрмина поет так хорошо! Ты должна ее послушать.
— Тошан, она думает, что на этот раз ты выздоровел, потому что ты поднялся с этого шезлонга, потому что ты смеялся и разговаривал с Шоганом. И ты положил руку ей на плечо. Если ты не выздоровел, завтра она будет еще несчастнее.
— Я знаю, но ничего не могу поделать, я не умею притворяться. Сегодня особый случай. Я хотел помочь ей при общении с Людвигом, и я не мог обидеть Одину, оставшись сидеть.
Киона немного передвинулась, и Тошан увидел ее профиль, совершенная линия которого, невероятно изящная, его поразила. Он никогда не замечал красоты своей сводной сестры, тем более ее схожести с Эрминой. Но то, что было перламутровым, молочным и нежно-розовым у его супруги, у девочки отличалось теплым золотисто-янтарным оттенком.
— Тошан, в этом нет твоей вины, — сказала она, не глядя на него. — Мне так тяжело постоянно лгать дорогим мне людям, обманывать их!
— Ты что, придумываешь свои видения, предчувствия? — спросил он, заинтригованный.
— Нет, наоборот, — ответила она суровым тоном. — Я скрываю столько вещей, которые не дают мне покоя, сводят меня с ума! Иногда я вижу фантомы. Симон приходил в классную комнату Лоры. Я поняла, что он умер, но не во Франции и не в сражении. Он умер в другом месте, и в этом месте происходят такие ужасные вещи, что у меня кровь стынет в жилах.
Если бы Лора видела сейчас Киону, она бы шепнула на ухо Жослину, что его дочь выглядит на десять лет старше. Тошан подумал о том же. Еще он подумал, что перед ним стоит не совсем ребенок — скорее некое загадочное существо.
— Симону я тоже видела, вместе с ее маленьким мальчиком. Их окружает божественный свет, и она не хочет, чтобы ты был несчастен. Думаю, они меньше страдали, умерев сразу. Если бы их увезли в то ужасное место, о котором я хочу забыть, у них не было бы этого света. Тошан, ты мой брат, кровь Талы связала нас навсегда. Я так тебя люблю… Но я не могу спасать тебя все время, это изнурительно.
Гладя его по щеке, она беззвучно плакала.
— О, Киона! Я столько лет тебя игнорировал. Я не понимал, кто ты и как сильно ты меня любишь!
Метис не смог больше ничего сказать. Его голос дрогнул, и из груди вырвались сдавленные рыдания, сдерживаемые столько месяцев. Задыхаясь от этой печали, которой он наконец дал выход, Тошан обнял свою сестру и крепко прижал к себе. Она доверчиво положила голову ему на плечо, а он рыдал, не в силах остановиться, преисполненный благодарности, но также сожаления.
— Думаешь, жизнь может начаться заново? — успокоившись, тихо спросил он.
— Да, Тошан. Одни люди умирают, но на смену им в этот мир приходят дети. У Шарлотты родится девочка послезавтра, а твой сын появится на свет будущей весной. И война тоже закончится, только не прямо сейчас. Еще произойдут ужасные вещи. Надеюсь, что я их не увижу! Бабушка Одина сделала мне амулеты. Она пообещала, что я стану нормальной, если не буду снимать их с шеи. Мамины амулеты сожгли злые люди.
— Ты правда знаешь все это заранее?
— Конечно, и говорю тебе об этом, чтобы ты порадовался.
— Я радуюсь, и теперь я здесь, с тобой! Больше никто не причинит тебе зла, и, если понадобится, я отправлюсь на поиски последнего шамана в наших краях, чтобы он помог тебе жить спокойно.
С этими словами Тошан поцеловал круглую шелковистую щечку Кионы. Она обняла его за шею и улыбнулась своей невыразимо божественной и лучезарной улыбкой, обладающей даром утешать и приводить в восторг сердца.
— Это странно, но мне кажется, я выздоровел! — восхищенно произнес он. — Благодаря тебе, моя сестренка!
— Тогда скорее иди к Мине! Она тебя ждет.
Бабушка Одина рассказывала легенду народа монтанье, в которой речь шла о бобре и лосе. Дети, затаив дыхание, слушали ее. Эрмина села в стороне от костра, немного устав от пения. «Какая чудесная ночь! — подумала она. — Столько счастливых лиц: Мадлен, обнимающая Акали, сияющая Шарлотта, такая нежная рядом со своим красавцем Людвигом, тоже страдавшим, как мы все… Здесь так безмятежно, а далеко, очень далеко — война, горе! Но Тошан отстранился от нашей радости. Он снова выбрал тень».
Она горестно вздохнула, испытывая смутное желание заплакать, но в это самое мгновение две теплые и властные руки схватили ее за талию, вынуждая подняться. Секунду спустя Тошан уже страстно обнимал ее, покрывая поцелуями.
— Ты, — недоверчиво произнесла она. — Но…
— Тише, — прошептал он.
Она подняла на него взгляд. Угасающий свет костра вернул ее мужу тот медный цвет лица, который она обожала, и оживил блеск его черных глаз. И он улыбался! Он улыбался ей! Это был снова он, а не фантом ее потерянной любви. Она поддалась его вновь обретенному очарованию, притягательности его тела, низкого голоса. И этот голос повторял ей:
— Идем, Мина, идем, моя любимая женушка-ракушка! Трава в лесу нежная и теплая. Деревья уснули, они ничего не увидят. Помнишь нашу брачную ночь в окружении лиственниц больше десяти лет назад?
— О да! Я помню, Тошан.
Он взял ее за руку и повел в сумрак леса. Они исчезли под густой листвой, которую луна украсила серебром, словно прославляя жизнь и любовь на берегу Перибонки.
Оставшись одна на террасе, Киона кусочком белого мела начертила вокруг себя круг. И внутри этого круга девочка свернулась клубочком и уснула с чувством выполненного долга.
