Наталья Калинина - Ужин с соблазнителем
Я отвернулась и утерла слезы.
— Говард просил передать тебе вот это.
Кэролайн протянула мне длинный кожаный футляр. Я машинально раскрыла его. Там лежал золотой браслет с мелкими бриллиантами и рубинами.
— Он собирался преподнести тебе его на так называемой помолвке. Возьми, Лора, это очень дорогая вещь.
Я замотала головой.
— Глупенькая. Они все влюбились в тебя — и этот так называемый Артур Мордред, и Борс, и миссис Лэнгсли. Поначалу им казалось, что ты тоже играешь — настолько ты была хороша и естественна в своей любви. — Кэролайн вздохнула. — Они говорят, у тебя чистая душа. Лора, дорогая, ну посуди сама: как я могла сказать Говарду «нет»? Он так завелся, когда узнал, что ты приедешь. Засел писать сценарий. Хотя, насколько мне известно, в основном импровизировал.
— Ты на самом деле собираешься выйти за Говарда замуж?
— А что мне остается делать? Я люблю его, Лора. Знаю: он балуется с несовершеннолетними, но я фригидна по натуре и, вероятно, другой уже не стану. Он обещал соблюдать внешние приличия.
— Он женится на тебе ради денег.
— Знаю. — Она нервно прикурила сигарету. — То же самое говорит мне и моя настоящая мать. Да, да, я не стала тебя с ней знакомить, потому что она… — Кэролайн замялась. — Словом, она не совсем здорова. Мать убеждена, что я должна принадлежать ей одной. Она страшная эгоистка, Лора. А мне осточертело мое одиночество.
— Неужели у тебя нет других вариантов?
— Все знают, что я богата. Все хотят моих денег, а не меня. Говард по крайней мере откровенен. К тому же он мне родной дядя. Так что капиталы останутся в нашей семье. Мать против моего замужества вообще. Когда же она узнает, что я выбрала себе в мужья Говарда, с ней попросту случится удар. — Я видела, как злорадно блеснули глаза Кэролайн. — Знаешь почему?
Я покачала головой.
— Потому что я останусь Лэнгсли. Она считает, я недостойна носить эту древнюю фамилию.
— Ты ненавидишь мать. Почему?
— Она сломала мне жизнь. Дело в том, что у нас в доме всегда царил культ Говарда. Его создала моя мать. Она поклонялась ему как какому-то идолу. Повторяла глупости, которые он говорил, словно это были перлы премудрости. Она помешалась на Говарде. Он стал для нее эталоном мужчины. А ведь он далеко не красавец. Правда, Лора?
Я невольно вздохнула, вспомнив, как был прекрасен Говард в роли Ланселота. Кэролайн словно угадала мои мысли.
— С тобой он был изумителен. Я поймала себя на том, что завидую тебе, когда вы с Говардом отъезжали от ворот. Это была твоя заслуга, Лора. Ты оказалась вдохновенной музой.
Я обнаружила браслет в кармане своей сумки, когда самолет уже оторвался от земли. Очевидно, Кэролайн положила его туда, когда я отлучилась в туалет. Если бы в самолете открывались окна, я бы наверняка вышвырнула его за борт. А так… Я в задумчивости повертела браслет в руке и засунула его на прежнее место.
— Красивая вещичка, — сказала сидевшая рядом со мной дама. — И очень дорогая. — Она окинула меня оценивающим взглядом и вдруг улыбнулась. — Значит, не перевелись еще на свете настоящие мужчины.
* * *— Нужно поговорить, — услыхала я в трубке мягкий баритон. — Могу поспорить, ты меня не узнала.
— Не люблю спорить. Но голос очень знакомый. — Я изо всех сил напрягла память. — Сдаюсь на милость победителя.
Смех был таким же обольстительно мягким.
— Для начала хочу пригласить тебя на открытие моей выставки. Возражений не принимаю. Через час буду у тебя, Чайка.
— Боб? Роберт Самохвалов? Неужели это на самом деле ты?
— Да, моя прелесть. Советую облачиться во все самое лучшее. Моя женщина должна быть царицей бала. До встречи.
Я бросилась под душ — мои волосы, не мытые дней десять, напоминали стог перепревшего сена. Попутно я соображала, под каким соусом подам себя столичному бомонду, который наверняка соберется в полном составе на открытии выставки Роберта Самохвалова, друга моего детства, а ныне попавшего в фокус общественного внимания художника. Ради такого случая, пожалуй, стоит надеть аметистовый кулон, который валяется годами в старой лакированной шкатулке в качестве напоминания о том, что фамильные драгоценности могут принадлежать не только дворянам.
Роберт Самохвалов был старшим братом моей подружки Нонны. Нас спокойно отпускали с ним на каток, в кино, в парк культуры. Дело в том, что он был серьезным малым, из тех старших братьев, о которых можно лишь мечтать — терпеливым, заботливым, с мудрой снисходительностью к детским, в особенности к девчоночьим, капризам. Потом Боб поступил в Суриковский, и отныне мы виделись на днях рождения и прочих семейных торжествах. В нашей с Нонкой жизни он уже не занимал такого места, как когда-то. После школы мы с Нонкой разошлись по разным институтам и практически перестали общаться. Она позвала меня на день своего двадцатипятилетия. Боб оказался на нем главным праздничным блюдом — к тому времени он стал известен и выглядел по-европейски блистательно в своем белоснежном костюме из какой-то поблескивающей материи и с черными локонами до плеч. Рядом с ним сияла бриллиантами и переливалась жемчугами его парижская жена. Помню, Нонка сказала, когда мы с ней очутились вдвоем на кухне:
— Дорогую штучку отхватил мой братец, а? Вилла на Капри, шестизначный счет в банке, и так далее. — Я ощутила в ее голосе зависть, и это меня неприятно поразило — Нонка всегда была добрейшей душой. Словно угадав мое состояние, она пояснила: — Не думай, что я полыхаю черной завистью, но согласись, Бобику подфартило как в кино: богатство, слава, любовь. Спрашивается, чего еще нужно в жизни?..
Дальнейшую судьбу Роберта Самохвалова я наблюдала издали — не люблю участвовать в тусовках, изображая из себя друзей знаменитостей. Но в данный момент звонок Роберта оказался более чем кстати — я переживала нелегкий и затянувшийся период переоценки некоторых ценностей и низвержения авторитетов. Образно выражаясь, мой чулан был доверху набит любимыми игрушками, а детская своей пустотой напоминала вестибюль казенного дома.
Я красила в ванной ресницы, когда раздался звонок в дверь. Боб кружил меня по комнате совсем как в детстве. Мне сделалось легко и беззаботно.
— Дай-ка взглянуть на тебя. О, да ты хороша без натяжек. А Нонка расплылась и совсем обабилась. — Боб снова схватил меня в охапку и поцеловал в губы, нежно и по-братски, ни к чему не обязывающе. Такие поцелуи нравятся мне больше всего. Разумеется, если целующий мне симпатичен или приятен. Боб был и то, и другое. И даже очень.
— Сперва откроем эту чертову выставку, а уж потом займемся делами. — Боб усмехнулся. — Знаешь, я недавно поймал себя на том, что начинаю постепенно забывать родной язык. И это происходит так незаметно. Сперва забудешь язык, потом то, что русский. Хотя для них ты все равно всегда останешься чужаком. Согласись, не слишком приятное ощущение жить среди чужих.
Он вышел на балкон и закурил. Я видела через оконное стекло его классический профиль и думала о том, что по своей натуре очень влюбчива и доверчива, но, как правило, боюсь проявлять эти качества, используя вместо них какие-то суррогаты. Словом, страдаю комплексами независимой, а следовательно, одинокой женщины.
— Ты не замужем? — Боб посмотрел на меня внимательно и долго. Его «девятка» двигалась по Садовому черепашьим шагом.
— Нет. — Я тряхнула еще не совсем просохшими волосами и усмехнулась. — И никогда не была.
— Так я и думал. Не знаю почему, но я довольно часто вспоминал тебя там. Как ты думаешь — почему?
— Ну, я типичная представительница русского бабства, его капризная квинтэссенция, настоянная на евро-азиатской глупости.
— Угадала.
Мы оба весело рассмеялись. Нас это сблизило.
— Как бы там ни было, но я рада, что ты мне позвонил. Серьезно, понимаешь?
— Кажется. — Он протянул руку и осторожно погладил меня по плечу. — Смею надеяться, что это не светская болтовня.
Я не слишком большой знаток живописи, а потому не стала присоединять свой голос ко всеобщему гулу восхищения. К тому же я всегда предпочитаю быть с искусством наедине. Мне понравилась необычная игра света на картинах Боба. Это были сплошь пейзажи и, похоже, исключительно русские. Сие меня удивило — насколько я знала, последние пять-шесть лет Боб бывал в России короткими наездами.
Он не отпускал меня ни на шаг и проявлял столько внимания, что некоторые дамы косились на меня с нескрываемой неприязнью — публика, особенно женская ее половина, любит, чтоб знаменитость принадлежала ей безраздельно. Боб шепнул мне, стиснув по-дружески локоть:
— Ты просто великолепна. Мне кажется, я уже влюблен в тебя. Сейчас этот лысый болван из министерства культуры закончит свою болтовню, и мы слиняем. Не возражаешь? Я проголодался, как шакал. Понравилось быть подружкой знаменитости?
