Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Расплата за прошлое
— Мама! О мама, покажись мне! — жалобно сказала девочка. — Почему ты никогда не приходишь?
Киона подняла свое прелестное личико к звездному небу. Мертвые часто навещали ее, но только не Тала. Эту тайну странная девочка никак не могла разгадать. «Симон Маруа явился мне со спокойной улыбкой на устах, — вспомнила она. — Я сразу поняла, что он поднимается к свету».
Речь шла о старшем сыне Жозефа Маруа, убитом эсэсовцами в лагере Бухенвальд. Фашисты нашили на его куртку розовый треугольник как знак принадлежности к гомосексуалистам. Официально он считался пропавшим без вести во время битвы за Дьепп[3]. Жозеф по-прежнему ничего не знал о трагической судьбе своего сына, равно как и об истинной его натуре.
«Бетти тоже передала мне весточку, когда Эдмон серьезно заболел в семинарии». С легким вздохом Киона закрыла глаза, чтобы вызвать в памяти миловидные черты покойной Элизабет Маруа, Бетти, скончавшейся при родах шесть лет назад. «Она тревожилась за своего сына и была права: Эд чуть не умер от лихорадки. Но он выздоровел и скоро получит сан священника».
Заухала сидевшая на соседней ветке сова. Киона почувствовала себя лучше: она любила ночных птиц.
«Завтра я отсюда уйду, — решила она. — Доберусь до бабушки Одины и моей тети Аранк. Они будут счастливы меня видеть».
Несмотря на эту радужную перспективу, Киона поморщилась, положив руку на живот. С предыдущей ночи она ощущала странные боли, которые постепенно усиливались. Ее конь подошел к ней. Она назвала его Фебусом, что означало на греческом языке «лучезарный» или «солнечный». Жослин помог ей подобрать это имя в один из безмятежных весенних дней.
— Его туловище цвета твоих волос, а грива почти белая, — сказал ее отец. — Поэтому я его выбрал. Я был уверен, что он тебе понравится.
Киона мечтательно улыбнулась. Если было что-то, в чем она не сомневалась, так это любовь ее отца. «Папа расстроится, если я больше не буду с ним жить, но делать нечего! Лора не имела права обращаться со мной так при всех. Зимой Мин с Тошаном переберутся в свой дом в Перибонке. Я буду жить с ними!»
Очередной спазм заставил ее согнуться пополам. Конь коснулся ее лба своими бархатными ноздрями.
— Не волнуйся, Фебус, у меня просто болит живот, наверное, оттого, что я почти ничего не ела.
Она не случайно пришла к сахароварне Маруа. Жозеф приглашал их всех сюда в конце зимы и хвастался, что здесь всегда найдется чем перекусить. И вправду, Киона отыскала размякшее печенье на дне железной банки и остатки кленового сиропа в маленькой бутылочке.
— Не беспокойся, — повторила она. — О! Нет, нет…
У нее закружилась голова, к горлу подкатила тошнота. Это было похоже на начало обморока, жар и холод смешивались со странным ощущением полета.
— Нет, нет, я не хочу! — застонала она. — Мне больше не нужны видения!
Они не беспокоили ее целых два года. Эрмин с Жослином решили, что их Киона наконец-то стала обычным ребенком, тогда как Тошан связывал это с окончанием войны и воцарившейся гармонией в семье.
— Вы же помните, впервые ее способности проявились в сентябре 1939 года, — заметил он.
Конечно, одной из причин была встреча с Жослином, ее настоящим отцом. Но помимо этого в биополе планеты витала страшная угроза, которую Киона ощущала всей душой, хотя и не понимала до конца. Постепенно, после рождения Констана, тревожные симптомы исчезли.
Сейчас, испугавшись возвращения своих необычных способностей, Киона дрожала всем телом. Ее веки отяжелели, и ей невольно пришлось закрыть глаза.
— Нет, нет… — повторяла она.
Но было слишком поздно. Странная девочка увидела поезд, мчащийся в лунной ночи сквозь бескрайние лесные массивы. Одновременно она ощутила, как что-то теплое стекает между ее бедер, пропитывая холщовые брюки.
— А, так вот это что! — воскликнула она. — Всего-то! Я не знала, что это так больно…
Такое уже было с Мари Маруа, когда ей исполнилось десять лет, незадолго до Рождества 1942 года, а совсем недавно, в мае, и с Лоранс. Киона, успокоившись, с досадным вздохом коснулась промокшей ткани. Она не сможет ехать дальше в таком состоянии. На нее снова навалилась та же дурнота, породив раздраженное рыдание. На этот раз она отчетливо увидела свою любимую Мин и Тошана в одном из купе поезда. Констан спал, лежа у них на коленях. «Они возвращаются», — сказала она себе.
Сидевшая в поезде Эрмин неожиданно вздрогнула. Мадлен вопросительно посмотрела на нее.
— Боже мой! — воскликнула молодая певица. — Я видела Киону! Я дремала, и она появилась передо мной. Тошан, Мадлен, она в опасности. Ее руки были в крови!
Роберваль, следующее утро, понедельник, 22 июля 1946 годаЭрмин покидала поезд, охваченная мучительным чувством тревоги. Она почти не спала, неотступно преследуемая образом Кионы с окровавленными руками. Ее видение также сильно огорчило ее мужа и Мадлен, поэтому последние часы поездки прошли в гнетущей атмосфере.
На перроне вокзала Роберваля не было видно знакомых лиц: Тошан не сообщил точное время своего приезда.
— Куда отправимся сначала? — спросила Эрмин, нервно оглядываясь по сторонам.
Этот поспешный приезд, вызванный трагедией, не доставлял ей никакой радости.
— Лучше всего поехать в больницу, — предложил Тошан. — Твоя мать наверняка там, заодно справишься о здоровье отца и Мирей. А оттуда двинемся в Валь-Жальбер, к детям.
— Без машины?
— Кто-нибудь нас отвезет, или позвоним Онезиму. Он за нами заедет. Не волнуйся, Мин, все будет хорошо.
Несмотря на это заверение, Тошан очень беспокоился о Кионе. Он так надеялся, что она утратила свой таинственный дар! Но раз его сводная сестра явилась Эрмин во сне, это значило одно: она нуждалась в помощи. Нахмурившись, он осматривал ближайшую улицу в поисках такси. В это мгновение Мадлен воскликнула:
— О! Посмотрите-ка, кто идет! Это же Эдмон Маруа, в сутане!
Индианка не ошиблась. К ним направлялся высокий худощавый молодой мужчина в длинных черных одеждах, с приятным лицом в обрамлении светлых вьющихся волос. Из всех детей Маруа он больше всего был похож на свою мать, красавицу Бетти.
— Эд, мой милый Эд! — воскликнула Эрмин. — Как я счастлива тебя видеть! Ты уже знаешь, что случилось с домом моих родителей?
— К сожалению, да, Мин, — ответил он мягким и чистым голосом. — Лора попросила меня встретить Тошана на вокзале. Я не знал, что ты тоже приедешь. Я был в больнице, навещал Мирей. Сейчас я работаю секретарем в духовной коллегии Нотр-Дама здесь, в Робервале. Идемте, я на машине. То есть мне ее одолжили.
Эдмон Маруа улыбался, кроткий и приветливый. Эрмин растроганно погладила его по щеке. Ей было десять лет, когда он родился, и она часто нянчилась с ним.
— Значит, ты не отказался от своего религиозного призвания?
— Зачем мне от него отказываться, Мин? — возразил он. — Я буду хорошим священником, я пообещал это своей умирающей матери, правда, только мысленно, но я уверен, что она услышала мою клятву В любом случае своему отцу я не нужен, он снова женился, и Андреа оказалась хорошей женой. Мари ее очень любит. Уверяю тебя, я принесу гораздо больше пользы в служении Богу. Я сожалею лишь об одном: что был слишком юным во время войны. Иначе пошел бы священником в наши войска.
— Поверь мне, жалеть не о чем, — отрезал Тошан. — Ты потерял двух братьев на этой страшной войне.
— Не будем больше об этом, — вмешалась Эрмин. — Эд, окажи мне, ты навещал моего отца? Я очень переживаю за него.
— Месье Жослин чувствует себя хорошо. Ожоги причиняют ему боль, но он хочет скорее встать на ноги. Бедняжка Мирей испытала настоящий шок. У нее скверная рана на лбу и волосы сгорели. Это очень ее беспокоит. И она винит себя в небрежности.
— Господи, какое несчастье! — воскликнула Мадлен. — Но нам следует благодарить Бога: никто не погиб в этом пожаре.
— Да, все остались живы. Так что не будем причитать, — подтвердил Тошан.
Не в силах унять нервную дрожь, Эрмин села в машину. Всю дорогу она хранила молчание, устремив взгляд в пустоту. Констан что-то щебетал, устроившись на коленях своего отца. Несколько минут спустя они уже входили в просторный вестибюль больницы Отель-Дьё. Там царило оживление, сопровождаемое непрерывным гулом приглушенных разговоров сестер с посетителями; в воздухе витал одуряющий запах антисептиков.
Мадлен решила подождать их на деревянной лакированной скамье в приемном отделении. Эдмон со всеми попрощался.
— Держись, Мин! — сказал он. — Мне пора возвращаться в коллегию. Если получится, я обязательно выберусь в Валь-Жальбер. Лора сказала, что ей может понадобиться помощь при разборе завалов после пожара и при обустройстве в Маленьком раю.
— Спасибо, Эдмон, — ответила молодая женщина. — Мы будем очень рады, если ты приедешь. У нас впереди нелегкие дни.
