Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Дыхание ветра
К громадному облегчению Эрмин, он все же снял с шеи скрученную из конопли веревку.
— Спускайся, поговорим. На тебя просто нашло затмение. Прошу, спускайся!
Симон соскользнул с дерева по веревке, все еще привязанной к ветке. Приземляясь, он подвернул ногу.
— Ой! Щиколотка! Это все из-за тебя! — Лицо Симона исказилось от боли.
— Ты хотел покончить с собой, а теперь ноешь из-за легкого ушиба. Бедный Симон, ну и напугал же ты меня!
Эрмин обняла юношу, который едва не свел счеты с жизнью, ее поразило соприкосновение с этим живым горячим телом. С Симона слетела напускная бравада, и он заплакал.
— Слава тебе, Господи! — воскликнула она. — А явись я на пять минут позже? А на час? Я бы обнаружила труп. О Симон, как ты мог? В такой момент! Давай присядем. Скажи, что это на тебя нашло? — Усадив юношу рядом, Эрмин принялась гладить его по темным волосам, будто заболевшего ребенка. Пораженный такой нежностью, Симон вытянулся на земле, уткнувшись лицом в ее юбку. Слезы скатывались на розовый шелк.
— Ну-ну, успокойся, — повторяла она. — Знаешь, я думала сойду с ума, тогда, поздней осенью, когда умер мой ребенок, мой Виктор. И все же я вернулась к жизни. Время смягчает боль, Симон. Это страшно несправедливо, что наша дорогая Бетти умерла так рано, такой молодой. Но ты — ты должен чтить ее память, продолжая жить…
— Это младенец утащил ее за собой, ублюдок! — выругался он, с трудом выпрямляясь. — Будь проклят Трамбле. Уверен, что это его ребенок. Этот подонок опозорил мать и в конце концов убил ее!
— Нет, Симон, нам ничего не известно, — возразила Эрмин. — И в любом случае из-за этого не стоит вешаться. Извини, что говорю тебе такие вещи, но множество женщин умирает при родах. Даже в больнице. Еще до рождения Мукки и близнецов я думала о том, какой это риск. Говорила себе, что, быть может, это мой последний день.
Симон резво выпрямился и сел, скрестив ноги.
— В таком случае мужчины, которые хотят детей, это убийцы, проявляющие свою власть над женщиной, — сказал он, закуривая сигарету. — Нет чтобы воздержаться и не заводить потомство!
Он повернулся, и Эрмин увидела искаженное болью лицо, горькую складку у рта.
— Ну, не стоит преувеличивать! Признай, что в районе озера Сен-Жан немало многодетных семей, у которых десять, двенадцать, даже пятнадцать детишек.
— Ну и что! Мне от этого не легче, — бросил он.
— Это в порядке вещей. Но ты должен быть мужественным. Ты нужен Жозефу. Он не всегда был идеальным отцом, но он тебя любит.
Симон помотал головой, слезы вновь покатились у него из глаз.
Он бросил окурок и опять приник к Эрмин. Она изо всех сил пыталась его утешить, хотя сама чувствовала страшную тяжесть на сердце. «Удивительное дело, — подумала она, гладя Симона по волосам, — прикосновение Пьера произвело на меня отталкивающее впечатление, мне было стыдно, а вот обнимать Симона мне вовсе не претит. Если бы у меня был брат его возраста, я чувствовала бы то же самое. Но какая я глупая — он ведь и вправду мой брат, мы росли вместе, дрались за игрушки, проказничали…»
— Повторяю, ты мне как брат, — нежно сказала она. — Увы, я не знаю, как вернуть тебе уверенность в себе. Мне кажется, даже если тебе напомнить о твоей невесте Шарлотте, тебя это не утешит. Я права?
— Нет, Мимин, — с трудом выговорил он. — Дело в том, что я люблю Шарлотту вовсе не так, как должно. Я отношусь к ней так же, как к тебе. Вы мои сестрички, мои подруги детства. Поэтому-то я и хотел повеситься. Это просто болезнь, чертова болезнь!
Он глухо зарыдал. Ошеломленная Эрмин решила, что поняла, в чем дело. Симон пользовался репутацией волокиты.
«Господи! Может, он заразился сифилисом? — растерянно гадала она. — Может, работая в Монреале, он посещал проституток?..»
— О чем ты, Симон? Что это за болезнь? — В голосе Эрмин сквозило напряжение.
— Я просто ненормальный. Только тебе я могу признаться, Мимин. Может, ты единственная, кто способен понять и не презирать меня. Ну и пусть ты узнаешь правду, все равно мне не жить. В этот раз ты помешала мне свести счеты с жизнью, но ты ведь не всегда будешь рядом. А когда я помру, то буду проклят. Вряд ли Господь отпустит мне грехи.
Молодая женщина никак не могла взять в толк, что же так мучает Симона. Она не на шутку забеспокоилась.
— Скажи мне откровенно, что с тобой, — выдохнула она слегка раздраженно. — Как я могу тебе помочь, если ты не говоришь, в чем дело?! В чем именно ты считаешь себя ненормальным?
— Думаешь, так легко сказать? — Симон снова опустился на землю. — Я это еще в школе заметил, хоть и недолго там проучился… Порой мне хотелось обнять какого-нибудь приятеля, со мною происходили странные вещи. Я не знал, откуда у меня такая потребность, и малость стыдился этого. Ну вот, я притворялся, что мне нравится драться, по вечерам я задирал парней на улице. Потом, помнишь, я уехал в Монреаль, по совету твоей матери? Мне тогда стукнуло семнадцать. Я развлекался, ходил на танцы, девушкам я нравился. Но сколько я ни прижимался к ним во время танцев, на меня это не производило никакого впечатления. Мимин, меня влекло к мужчинам.
Когда я окончательно в этом уверился, то решил, что я чудовище. И если еще не покорился зову плоти, то только из-за мамы. Но теперь ее больше нет на свете…
Эрмин лишилась дара речи. Она ушам своим не верила.
Симон воспользовался паузой и спросил:
— Я ведь тебе отвратителен, правда?
— Нет. — Эрмин собралась с духом. — Скорее, я сильно удивлена. Мне это никогда не приходило в голову…
— Не стоит притворяться, я слышу по голосу, что ты шокирована. Если бы ты знала, как я боролся против дурной наклонности! Стремился охмурить как можно больше девиц, знакомился с их родителями, договаривался о помолвке, обещал жениться. Прежде всего я хотел избежать подозрений, которые могли бы возникнуть, если бы я сторонился девушек. Но потом я несколько месяцев проработал на мельнице в Ривербенде и влюбился в одного парня. Он был немного старше. Я старался проводить с ним как можно больше времени. Однажды не удержался: положил ему руку на плечо, нежно, будто лаская. Ой-ой-ой!!! Как он врезал мне по лицу! В тот же день я уволился с работы.
— Симон, мне совсем худо! — воскликнула Эрмин. — Я и не подозревала, что у тебя такие трудности. Стало быть, ты рассказывал про свои любовные похождения, чтобы сбить нас с толку?
— Папаша стер бы меня в порошок, если б узнал, что у него за сын! — усмехнулся Симон.
До молодой женщины постепенно доходила суть его признания. Она была совершенно обескуражена, и все же ей было легче, чем кому-либо другому, принять эту ситуацию. Она почти шесть лет вращалась в артистических и светских кругах, и на многое у нее открылись глаза.
— В Квебеке я знала одного симпатичного молодого человека вроде тебя, — просто сказала она. — Он рисовал эскизы театральных костюмов. Он очень нравился Лиззи, которая ведала гардеробом, но не отвечал ей взаимностью. Однажды в Нью-Йорке я ужинала со своим импресарио Октавом Дюплесси, и он познакомил меня с элегантным господином лет сорока. Позже Октав сказал мне, что этот человек живет с нашим театральным художником. Вернувшись в отель, я рассказала об этом маме, и та мне объяснила, о чем идет речь. Вначале я смутилась, мне было противно, но мама умеет убеждать.
— Лора?! — воскликнул Симон, которого изумил рассказ Эрмин. — Твоей матери известно о таком пороке?
— Да, и, кажется, она вовсе не рассматривает это как болезнь или порок. К примеру, Колетт, известная французская писательница, любит женщин и не скрывает это. Но, соглашусь с тобой, в наших деревнях тем, кто не придерживается традиционных норм, может не поздоровиться.
Эрмин умолкла, задумавшись. Этот разговор заставил ее на несколько минут забыть о смерти Бетти и предпринятой Симоном попытке самоубийства. Она решила защищать его любой ценой.
— Не стоит убивать себя только потому, что ты другой, — заявила она. — Тебе лучше уехать отсюда, поискать работу в большом городе. Например, в Нью-Йорке. А еще лучше во Франции — в Париже…
— Мимин, Париж оккупировали немцы. Об этом недавно говорили в Робервале.
— Ах да! — вспомнила она. — Я думаю о том, где же сейчас Октав. Он так любил французскую столицу, какой говаривал, всей душой! В сущности, война только началась.
Симон кивнул, нервно теребя травинку.
— Уверен, что Арман все понял. Меня он не выдаст, но по глазам видно, что презирает. Уход брата — это тоже моя вина. Ему не хотелось присутствовать на моей свадьбе, ведь он знал, что я не пара Шарлотте. Как раз поэтому я не иду в армию — меня тут же раскусят.
— Да нет, надо подумать! Ты атлетически сложен, отличный спортсмен… Я знаю тебя с самого детства, и у меня никогда не возникало никаких подозрений.
Она вдруг замолчала, взволнованная. Дело было в отношении Симона к Тошану. Она припомнила недавние сцены: похоже, ее муж тогда вызвал у молодого человека странный восторг и едва ли не возбуждение. Вот почему Эрмин в замешательстве принялась разглядывать Симона.
