Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Расплата за прошлое
— Разве в клиниках разрешают держать животных в палатах? Нет, дружище, — отрезал Овид. — Но ее мог пригласить к себе кто-нибудь из театральной среды, и она по каким-то причинам не сумела предупредить свою мать.
— Но кто? И почему в таком случае не позвонить или не написать?
— В конце концов, она отсутствует не целый месяц! С понедельника по четверг — это еще не повод для паники. Уверен, что по возвращении в Валь-Жальбер вы получите новости. Используйте дар Кионы, попросите ее снова с ней связаться. Если повезет, она увидит Эрмин в поезде, везущем ее домой.
Их разговор прервали глухие раскаты, за ними последовал сильный удар грома, эхо которого прокатилось по широким просторам полей и лесов, окружающих ферму. Быстро потемнело, и на крыши обрушился проливной дождь.
— Лучше поставить мотоцикл в укрытие, — пробурчал Тошан.
— Конюшня пуста. У меня больше нет лошади.
Овид пригладил рукой свои русые кудри. Одно только упоминание об этом месте вызывало в нем сладострастную дрожь. Он также смущенно спрашивал себя, не могла ли Киона видеть сцены из прошлого, очень интимные сцены. «Надеюсь, что нет!» — убеждал он себя.
Его мысли снова вернулись к Эрмин. Только что он прибегал к логике, пытаясь успокоить Тошана, но внезапно его охватил страх при мысли, что он может больше никогда не увидеть ее живой. Его любовь к ней была все такой же сильной, такой же страстной. Несмотря на его решимость держаться от нее подальше, образ молодой женщины преследовал его днем и ночью. Теперь он начал задавать себе те же вопросы, что и Лора, Жослин и Тошан. «Где она? Чем занимается? Все ли с ней в порядке?»
Ливень становился все сильнее. Темное небо то и дело прорезали зигзаги молний. Тошан вернулся в дом, промокший с головы до ног.
— Овид, вы могли бы поехать со мной в Квебек? — спросил он, прерывисто дыша, поскольку бежал под дождем. — Если, конечно, вы свободны… Я имею в виду вашу работу. У вас ведь каникулы, насколько я понимаю. Мне бы хотелось, чтобы вы были рядом. Вы более сдержанны и благоразумны, чем я. И можете уберечь меня от непоправимого поступка.
— Да, я сейчас не занят. Хорошо, я поеду. Когда вы отправляетесь?
— Завтра. Все расходы, разумеется, я беру на себя.
Они пожали друг другу руки, оба крайне встревоженные.
Мэн, следующий день, пятница, 27 июня 1947 годаБыло почти восемь часов вечера. Эрмин разглядывала свое отражение в зеркале ванной комнаты. Она надела одно из платьев, купленных Родольфом, довольно романтичной модели. Ее пальцы коснулись атласной ткани широкой юбки с воланами, затем лифа, облегающего грудь и открывающего плечи. Никогда еще она не носила такого красивого платья, настоящего чуда из шелка цвета слоновой кости, расшитого мелкими бриллиантами.
— Вы восхитительны, мадам, — заверила ее Анни, исполнявшая роль горничной, поскольку нужно было застегнуть на спине множество маленьких крючков.
— Спасибо за вашу помощь и за комплимент. Но я чувствую себя не в своей тарелке.
— Зачем прятать такую красоту! Мне, например, повезло гораздо меньше. Я перестала расти к девяти годам. Ни один мужчина не смотрел в мою сторону, разве только для того, чтобы посмеяться надо мной и обозвать карлицей. Я была худой, без таких роскошных форм, как у вас… Но хватит об этом. Наденьте колье. И я бы хотела завить ваши волосы.
— Нет, я предпочитаю причесываться сама.
Эрмин уже сожалела о своем решении. Показаться в таком виде перед Родольфом значило играть с огнем. Однако ей хотелось предстать перед ним в виде ослепительной дивы, чтобы он не смел к ней прикоснуться, а она могла бы с ним поговорить и попытаться образумить. Она собрала часть волос в высокий пучок, оставив длинные пряди, которые обрамляли шею и украшали декольте. Сидевший на пуфе в углу белый кот не сводил с нее глаз. Он бил хвостом, явно недовольный.
— Фаусту не нравится, что я покинула кровать. Этот ленивец не любит, когда я встаю.
— Он не отходит от вас ни на шаг, — с сожалением сказала Анни. — А раньше запрыгивал ко мне на колени, как только я садилась. Коты как мужчины — любят красивые вещи.
— Я не вещь, — возразила Эрмин. — И вы тоже, Анни. Когда я уеду, Фауст к вам вернется, вместе с Родольфом. Почему вы не поможете мне сбежать? Разве вам не хочется избавиться от меня?
— Если он вас потеряет, это его убьет, — печально ответила женщина. — Мой кузен достаточно страдал: он имеет право на счастье. Вы его кумир, его богиня!
— По-вашему, я должна провести здесь остаток своих дней? Анни, я написала короткое письмо, о котором говорила вам вчера. Держите, вы можете его прочесть. У меня не было под рукой бумаги.
Эрмин протянула ей почтовую открытку с видом Квебека — она собиралась отправить ее своей подруге Бадетте. Анни прочла вслух:
— «Мои дорогие родители, простите, что причинила вам беспокойство. Мне пришлось отправиться в незапланированную поездку. Я вернусь, как только это будет возможно. У меня все хорошо. Эрмин».
— Видите, я держу свое обещание. В этом сообщении нет ничего двусмысленного.
— Даже если я передам ее доставщику, открытка дойдет до ваших родителей не раньше чем через неделю.
— Это уже неплохо, — заметила Эрмин. — Что ж, пойду на свидание…
— А я должна заняться музыкой.
Эрмин поняла, что в театр имеется и другой вход, кроме узкого коридора с красными стенами.
— Сколько времени вам понадобится? — спросила она с наивным видом.
— О! Всего несколько минут. Я спущусь в зал через кабинет моего кузена… И ни на что не рассчитывайте, милая. Я не настолько глупа и обязательно запру за собой дверь. Вы хитры, но меня просто так не обманете. Сразу вам скажу, что подвал дома напичкан коридорами, но все они соединяются и ни один не ведет наружу.
Раздосадованная, что ее планы разгадала та, кого она считала недалекой, Эрмин покинула ванную. Секунду спустя она уже шла по тайному проходу, освещаемому лампами в виде горящих факелов. Ее сердце выпрыгивало из груди, во рту пересохло от волнения. Руками в кружевных перчатках цвета слоновой кости она придерживала низ платья, ставший еще более пышным за счет двух муслиновых нижних юбок. Этот жест, достойный модниц XIX века, возник у нее машинально, благодаря поистине феерическому наряду.
«Я боюсь, — думала Эрмин. — Но бояться не нужно!» Это напомнило ей куплет из оперы «Кармен» в исполнении Микаэлы, набожной невесты дона Хозе. Эрмин улыбнулась. Господи, как же мне хочется петь! Но этого лучше не делать, пока еще рано. Хотя это было бы единственным способом прогнать гнетущую тревогу, терзающую меня уже несколько дней».
Она удивлялась, как ей удалось притворяться больной, лежать в постели, выглядеть смирившейся и покорной. Пожалуй, она следовала своей интуиции, чтобы защитить себя от возможной агрессии и получить время для обдумывания дальнейших действий. Молодая женщина надеялась убедить своего похитителя, что ему больше не имеет смысла держать ее в плену.
«У меня все должно получиться!» — говорила она себе.
Внезапно Эрмин ускорила шаг. Ей следовало попасть на сцену до первых аккордов вальса. Она быстро раздвинула тяжелые шторы из красного бархата и выбежала на светлую дощатую сцену. Зал сверкал под большой хрустальной люстрой с подвесками. Декорации по-прежнему были для «Фауста», но Эрмин это не волновало. Даже не разогрев голоса, она запела, взгляд ее сиял странной радостью. Для нее это было освобождением, бесконечным восторгом: наконец она могла вновь испытать это опьяняющее чувство. Каждое ее слово вибрировало на разных нотах, и, используя всю мощь своего голоса, с невероятной чувственностью она играла Микаэлу, потерявшуюся в ночи, прогоняющую свой страх любовью.
Я убеждаю себя, что ничего не боюсь,
Что за себя я ручаюсь.
Но тщетно я пытаюсь быть храброй,
В глубине души я умираю от страха!
Одна в этом диком месте,
Совсем одна, я боюсь,
Но бояться не нужно,
Мне поможет Господь!
Она полностью отдалась пению, достигнув вершин чистоты и совершенства. Этот крик души она адресовала Тошану и самому Господу, который не должен их разлучить. Но ее необыкновенный голос вызывал дрожь совсем у другого мужчины, который зачарованно слушал ее. Родольф Вонлантен остался сидеть в глубине своей ложи. Он уже собирался спуститься на сцену по специально сделанному для этого проходу, когда перед его взором появилась Эрмин в этом дивном платье, украшенном бриллиантами, со своей молочной кожей и золотистой прической. Теперь он слушал ее, охваченный невыразимым счастьем и вместе с тем унынием. Он безумно любил ее и опасался, что не сумеет сделать своей.
«Если бы только я не потерял свой голос, у меня было бы больше шансов ее завоевать!» — с сожалением думал он.
