Робер Гайяр - Мари Антильская. Книга первая
— Золотые слова! — одобрил Л’Арше. — Золотые слова, Лесаж, я с вами.
Тут поднялся Доранж. Для начала, посасывая свою трубку, в которой скопилось полно слюней, он издал весьма забавные звуки, но потом быстро вынул изо рта носогрейку и заговорил непринужденным топом.
— Лесаж, — обратился он к нему, — мне хотелось бы задать вам всего один вопрос… Ну, вряд ли есть нужда повторять, что все мы, собравшиеся здесь, сохраним верность генералу, не так ли? — добавил он, окидывая всех испытующим взглядом.
— Конечно! О чем говорить! — раздалось сразу несколько голосов. — Мы все за генерала, все, и готовы для него на все!
— Я жду вашего вопроса… — проговорил Лесаж.
— Вы вот тут говорили нам про Лефора. Мне доводилось пару раз с ним встречаться. Возможно, я ошибаюсь, но у меня сложилось впечатление, что это храбрец скорее языком, чем делами!
— Языком?! — воскликнул Лесаж. — А знаете ли вы, что вдвоем с капитаном Байарделем он бросил вызов самому Бофору и восьмерым его приспешникам, троих из них он отправил на попечение лекаря, а по одному из этой троицы вот-вот зазвонят заупокойные колокола?
— Да, я слыхал об этом! — согласился Доранж. — Возможно, он действительно настоящий солдат. К тому же еще и бывший пират, так что не будет чересчур разборчив в средствах… Но мне хотелось бы знать, есть ли у этого человека какой-нибудь план действий! И если да, то что это за план!
— Вот тут-то, друзья мои, и зарыта собака… — вмешался Лесаж.
Все головы разом повернулись в его сторону, ибо он вдруг заговорил каким-то приглушенным голосом, явно опасаясь, как бы его случайно не услышали какие-нибудь нескромные уши за пределами дома. Впрочем, прежде чем продолжить, он прервал свою речь и попросил Матье Мишеля выйти наружу и глянуть, нет ли кого поблизости…
— Иду! — просто ответил Мишель, вставая и выхватывая из-за пояса пистолет, который, прежде чем войти в дом, не забыл вынуть из седельной кобуры.
— Теперь нам лучше дождаться возвращения нашего друга, — предложил Лесаж. — Надо ли говорить, что малейшая неосторожность, и все наши усилия и жертвы могут пойти насмарку…
Все воспользовались паузой, чтобы опорожнить свои кубки и зажечь трубки. Лесаж подрезал фитиль и снял нагар со светильника. И огонь уже горел куда ярче, когда в комнате снова появился Мишель.
— Я охотно отдал бы свою лошадь, даже если бы мне пришлось возвращаться домой пешком, и еще тысячу экю в придачу за то, чтобы взять на мушку каркас этого Бофора, — проговорил он. — Но там никого не оказалось! Ни тени, ни звука, ни дыхания… Так что вы можете спокойно продолжать, Лесаж.
Колонист набрал воздуху.
— Да, у Лефора есть план! И план весьма дерзкий!.. Прошу вас, не говорите ничего и не перебивайте меня, пока не узнаете все до конца… Итак, вот какое решение он принял: завтра же он пойдет к Лапьерьеру, чтобы уговорить его подписать эту саму хартию. По этому случаю там должны собраться все, кто уже раньше поставил под ней свою подпись, и только они одни. Стало быть, послезавтра, в тот день, когда истекает отсрочка, в большой зале форта их будет семнадцать, если состояние позволит явиться туда и Лазье. Лапьерьер поставит свою подпись. После чего принесут выпить. Будет предложено, чтобы все подняли кубки за здоровье короля. Лапьерьер будет держать в руке мушкет якобы для того, чтобы салютом отпраздновать знаменательное событие… Однако выстрел, а раздастся он в тот самый момент, когда Бофор поднесет к губам свой кубок, угодит прямо в голову негодяю!
Лесаж с минуту помолчал, желая оценить, какое впечатление произвели его слова. Но все ошеломленно молчали.
— Знаю, — продолжил тогда колонист, — что такая манера действовать может показаться вам несколько жестокой. Но известен ли вам другой путь?
— Я хотел бы задать вам еще один вопрос, — вмешался тут Лафонтен. — Кто вам сказал, будто Лапьерьер, который известен как человек слабохарактерный, возьмет на себя эту роль убийцы?
— Разумеется, никто, кроме самого Лефора, а он ручается головой, что все будет именно так!
— Лефор?! — с недоверием в голосе переспросил Доранж. — Так я и думал: силен болтать языком, и больше ничего! И кто вам сказал, что он не предупредит Бофора? Да и может ли этот ничтожный офицеришка рассчитывать, что ему удастся навязать свою волю человеку, который, хоть и временно, наделен полномочиями губернатора? Или пусть мне объяснят, каким манером надеется он заставить Лапьерьера совершить подобный поступок!
— Это мне неизвестно, — ответил Лесаж, — единственное, что я знаю, это то, что просил меня рассказать вам сам Лефор. Вот его собственные слова: «Убедите их сделать, что я им скажу, и пусть не пытаются понять. Слово Лефора, все будет в порядке! Вы займетесь нашими друзьями, а об остальном позабочусь я. Надо, чтобы они сделали в точности то, что я их попрошу».
Сен-Бон насмешливо хихикнул.
— И что же нам нужно сделать? — поинтересовался он.
— Нас здесь сегодня двенадцать. Надо, чтобы и нас тоже стало семнадцать, включая Лефора. Мы выстроимся вокруг большой залы, окна будут широко раскрыты. С мушкетами в руках, и у каждого свои человек на прицеле. Когда Лапьерьер выстрелит, мы должны тут же сделать то же самое, и в комнате окажется семнадцать мертвецов! Знаю, должно быть, это кажется вам настоящей резней, но, Бог мой, пусть кто-нибудь предложит мне другой путь!
— Черт возьми! — воскликнул Матье Мишель. — А этот Лефор, скажу я вам, парень что надо, это уж можете мне поверить, потому что я и вправду не вижу другого пути, чтобы избавиться от этой нечисти! Когда у меня в тюфяке заводятся вши, я его сжигаю. Тысяча чертей, этот человек мне явно по душе!
— Как знать, — проговорил Доранж, — но, похоже, он совершенно прав! Можете рассчитывать на меня, Лесаж!
Тут поднялся Лафонтен.
— Прошу вас всех простить меня, — произнес он. — Но мне все-таки хотелось бы кое-что прояснить. А думали ли вы о том, какое впечатление произведет это на острове — семнадцать убитых, семнадцать расстрелянных, да еще таким манером? Что об этом скажут отцы-иезуиты, капуцины, францисканцы, доминиканцы?
— Совсем забыл сказать вам, что Лефор предусмотрел и это, — снова заговорил Лесаж. — Завтра один монах должен благословить мушкет, из которого будет стрелять Лапьерьер. Если вы захотите, он сможет благословить и ваше оружие.
— Я думаю, — вмешался Сен-Бон, — что мы будем действовать во имя короля, а значит, и во имя Господа! Я убью этих семнадцать негодяев без малейших угрызений совести и буду после этого спать совершенно спокойно!
— Охотно верю, — согласился Лафонтен, — тем не менее, господа, мне бы хотелось вернуться к своему первому возражению, а именно: кто убедит нас, что Лапьерьер возьмет на себя такую миссию? Вы ведь знаете его не хуже меня! Да на всем острове не сыскать человека слабее, нерешительней и трусливей, чем он! Что и говорить, повезло нам с ним, пока наш генерал находится в плену!
— Позвольте мне, господа, напомнить вам, Лефор ручается, что Лапьерьер поступит именно так, как он сказал. Это все, что я могу вам поведать, ибо больше мне ничего не известно. Однако Лефор высказался на сей счет вполне определенно и решительно!
— В таком случае, нам только остается выяснить, — снова вступил в разговор Лафонтен, — можем ли мы доверять этому человеку или нет? В этой связи небесполезно напомнить о его темном прошлом, о весьма сомнительных подвигах на иноземных пиратских судах. Правда, ему удалось твердой рукою ловко разделаться в таверне «Большая Монашка» с двумя-тремя мерзавцами, но достаточно ли этого, чтобы оказать ему наше доверие?
— Должен ли я добавить, — как-то вдруг посерьезнев, спросил Лесаж, — что это человек, которого привез на наш остров лично сам генерал? Так или иначе, господа, но решать вам. Только не забудьте, что если вы будете колебаться или откажетесь, то послезавтра в полдень будет уже поздно, хартия будет подписана, на острове воцарится анархия, и власть генерала будет безвозвратно утеряна! Вряд ли, господа, стоит добавлять к этому что-нибудь еще… Л’Арше, сделайте любезность, разлейте всем рому…
Пока наполнялись кубки, все начали оживленно переговариваться. Было похоже, что общее мнение было на стороне генерала, однако, прежде чем попросить гостей дать свой ответ, не сомневаясь, что он будет положительным, Лесаж позвал раба с блюдом, полным акрасов.
Эти аппетитные пирожки с треской, прожаренные в масле до золотистой корочки, вызвали у заговорщиков новый приступ жажды. Принесли еще рому, и все ели и пили, пока Лесаж наконец не встал и, попросив слова, не задал всем вопрос:
— Так что же, вы за или против плана Лефора?
Ответ был единодушным, хоть и несколько более шумным, чем ему хотелось бы:
— За Лефора! Да здравствует Лефор!
