Бетти Бити - Кентская красавица
— Порядок! — надрывался бригадир.
— Успокойтесь! — кричала мисс Гудвин. — Дети!
— Леди и джентльмены. — Сэр Беркли сжал руками стол. Его пенсне сверкало, когда на него попадал свет. Я увидела Робина, дико жестикулирующего, чтобы закрыли занавес и выступающих.
Град усиливался. Теперь в ход пошли бумажные стаканы, гнилые овощи и фрукты, с тяжелыми шлепками падавшие на подмостки.
Драка началась, когда сельские жители, сначала ошеломленные, попробовали отражать захватчиков. Размахивали ручными сумками. Как иллюстрация к цитируемым речам Уинстона Черчилля, Мария лежала, прикрывшись металлическим подносом. Я увидела мисс Данн, почтальоншу, колотившую снятой с ноги туфлей юношу, отбивающегося бутылкой из-под колы.
Некоторые подняли стулья. Я дико озиралась, что касается Джейсона, то его и след простыл. На сцену летели чайные ложки и ножи, камни и бутылки. Одна задела мою щеку.
— Мисс Гудвин, — я взяла ее руку, — лучше уйти, я думаю.
— Вы, девочки, идите. Но я — никогда! — Сэр Беркли расправил плечи, он выглядел сбросившим лет двадцать. — Никогда бы не сказал…
Чайная ложка ужалила его в висок. Он, как будто пораженный ею, откинулся назад. Его очки упали на пол. Я услышала характерное звяканье разбивающегося при соприкосновении с полом стекла.
Тогда кто-то, должно быть, выключил рубильник, так как зал погрузился в шумную темноту.
Несколько секунд спустя мощный сноп света уже двигался к сцене, освещая сэра Беркли со всех сторон и как бы отыскивая на полу его пенсне.
— Выходите! Все! — приказывал голос Билла Напьера.
Сэр Беркли не спорил. Мисс Гудвин и я помогли ему спуститься по ступенькам.
— Вы тоже, бригадир. Наружу! Чем скорее вы выйдете, тем быстрее мы успокоим эту братву.
Он говорил громко, чтобы его слышали оставшиеся в зале.
Он стоял на сцене, широко расставив ноги, и его фонарь сиял вокруг.
— А теперь слушайте! Первое, я хочу, чтобы включили свет. И если это не произойдет в две секунды, я спущусь вниз и разберусь с несколькими головами сразу!
Он показал свой сжатый кулак в свете фонаря — действительно огромный. Теперь воцарилась полная тишина.
Внезапно зажегся свет. Так как я спешила вместе с выступающими выйти на улицу через служебный вход, мои глаза моргали от света, постепенно оглядывая картину полного опустошения и хаоса. Сломанные стулья, сдернутый занавес, осколки разбитых тарелок. От множества опрокинутых стаканов с кофе изысканный паркетный отполированный до блеска пол покрылся пятнами и дымился.
Холодный ночной ветер врывался в зал через разбитое окно, давая сделать глоток свежего воздуха, помогающего прийти в себя от удушливой смеси горьковатого запаха кофе, пролитой колы и раздавленных апельсинов. Виднелось море рваных и скомканных бумажек, камней и разбитых бутылок.
Я услышала голос Билла Напьера, он сказал:
— Я хочу, чтобы холл был очищен. Не только от вас, но и вами! Ты, — он указал на юношу, который начал весь этот ужас, — и ты, и ты. Оставайтесь где стоите. Остальные, бейте их.
Я увидела капли крови на деревянном полу. И еще кровь — на ручке двери, которую я открыла. Я втягивала большими глотками свежий ночной воздух, пока сопровождала сэра Беркли и мисс Гудвин до их машин. Я чувствовала слабость. Кровь в зале беспокоила меня. Я теперь только думала о Марии. Я не могла вспомнить, видела ли ее, когда свет опять включился. В последний момент я заметила, что она в самой гуще этого ужаса.
— Я не знаю, где Мария, — сказала я неопределенно, закрывая дверцы машины за ними.
Позади меня в деревенском холле стояла зловещая тишина, которую лишь подчеркивало шуршание подметающих и моющих метл и щеток. На лицах молодых людей читался стыд. Стоял гул газующих мотоциклов. Машины заводились, воздух наполнился выхлопными газами. Я почувствовала легкое головокружение.
— Я лучше пойду, не буду дожидаться. Робин сможет увидеть Марию и меня дома.
Я помахала отъезжающим. Церковные часы мелодично прозвонили восемь тридцать. Трудно было себе даже представить, что все это произошло в столь короткий промежуток времени. Я продолжала идти. Свет падал из окна прямо на меня. Повсюду были капли крови, ее прерывистый след испачкал дверь, пока я ее открывала. Последнее, что я помнила, это то, как поняла, что это моя кровь.
И тогда я потеряла сознание.
Очнулась в гримерке за сценой, под ярким светом ламп. Я лежала на диванчике, вытянувшись во всю его длину, укрытая мужским твидовым пиджаком. Может, это Робин, подумала я. Но нет. Пиджак не пах трубочным табаком. Он был теплый, ворсистый, как вереск, и очень удобный. Моих жакета и джемпера на мне не было. Они висели, аккуратно сложенные, на спинке стула. Капли крови виднелись на жакете и на горловине джемпера. Я потрогала пальцами челюсть, как бы исследуя ее. Она казалась жесткой и онемевшей. На ней была большая мягкая, но в то же время упругая повязка, мочка уха была заклеена пластырем. Я не поворачивала голову и не звала никого, но почти незаметное движение моей руки, должно быть, просигнализировало о том, что я пришла в сознание, кому-то в комнате. Огромная тень выросла между мной и светом.
Билл Напьер присел на корточки около меня. Его лицо было очень нежным, а глаза выражали сильное беспокойство.
— В какой-то момент ты меня напугала, — сказал он.
Уже потом я подумала, что это было очень странное начало разговора.
— Но теперь все хорошо.
Он потрогал повязку.
— Рана поверхностная. Кровотечение остановилось. Твоя красота ничуть не уменьшилась.
Я переваривала все это какое-то время. Даже смаковала.
— Как долго я была без сознания?
— Пару минут. Испуг, я думаю, больше, чем ранение. Но тебе хватило.
Беспокойство исчезло из его глаз. Билл снова стал прежним.
— Где остальные?
— Разошлись по домам.
— Мария?
— Джейсон отвез ее домой. Или это был Гиллеспи?
Я ничего не сказала.
— О чем ты задумалась? — спросил он.
— Ни о чем. — Я слабо улыбнулась.
— Хорошо.
— Так что каждый из нас по-прежнему идет своим путем?
Он кивнул. Его глаза сузились, будто он вспомнил старое увлечение.
— Нервничаешь?
— Я?
Он покачал головой.
— Немного.
Его внимание не льстило мне.
— Было очень любезно с твоей стороны остаться и помочь.
— С большим удовольствием, — ответил он, пародируя меня.
— Есть еще один порез на твоей руке, я собирался заклеить его пластырем. Это как раз то место, откуда текла кровь.
Каким-то своим, странным, не поддающимся объяснению способом он сумел заставить меня почувствовать, что вся эта суета была в общем-то из-за ничего.
— А сейчас я собираюсь приготовить нам обоим по чашке чаю и отвезти тебя домой.
— Чай — это было бы прекрасно, — ответила я мягко.
Он взял принесенную из деревенского холла открытую аптечку, выбрал какое-то дезинфицирующее вещество и оторвал клочок ваты.
— Кровопускание было полезным для тебя, Чарли, девочка. Оно было весьма коротким.
— Культурным? — спросила я.
— Можно сказать и так.
— Думаю, что это устроила Элоиза.
— Давай оставим Элоизу в покое.
Он приложил ватку к моей руке с фальшивым энтузиазмом. Я вздрогнула. Я смотрела на его лицо, пока он накладывал пластырь, оно было непроницаемым.
— Все! Это я должен был сделать для тебя. — Он схватил закрытую коробку. — Между прочим, боюсь, что отрезал немного твоих волос.
Я опять положила руку на шею и почувствовала колючие кончики остриженных прядок.
— Так что они стали товарищами во время последней войны, не так ли?
— Чарли, Чарли, — произнес он успокаивающе, но укоризненно. — Это напоминает дурацкую статью Гиллеспи.
— Ты все еще думаешь, что я это говорила, не так ли?
— Я предполагаю, что ты сказала достаточно — слишком много, конечно. Дикий призыв порождает дикое действие, результат мы видели сегодня вечером. Но давай не будем об этом теперь. Чайник закипел.
Я слышала, как он наливает воду в чайник для заварки. Он вернулся с дымящейся кружкой горячего чая и протянул ее мне.
— А что ты сделал с моими волосами? — спросила его я, обхватив кружку ладонями и потихоньку потягивая приятную горячую жидкость.
Он посмотрел на меня с некоторым волнением и показал на мусорное ведро:
— Я выбросил их. А что ты ожидала, я буду с ними делать?
— Носить их в медальоне на груди, — ответила я.
Он начал улыбаться, но вдруг понял, что я совсем не шучу. И тогда выражение его лица изменилось, стало почти печальным. Я почувствовала, что больше никогда не буду так близко к нему, как сейчас, что больше никогда он не будет таким доступным.
Он вздохнул, искривив улыбкой губы. Потом ласково погладил мою руку. Голос его был грустным. Потом он прошептал, как будто просил прощения:
