Мила Бояджиева - Поцелуй небес
Машина остановилась у входа в дом, хлопнули дверцы, послышались голоса. Йохим старался дышать глубоко, останавливая охватившую его дрожь. Он боялся увидеть распростертое на носилках тело, ждал ударов молнии, землетрясения, урагана, языков пламени, вырывающейся из разверстой земли... Под окнами кто-то засмеялся молодо и звонко, а потом знакомый женский голос сказал: "Артур, в доме, кажется, никого нет. У профессора, возможно, операция...". Но хозяин дома уже стоял в дверях, не чувствуя ватных, подкашивающихся ног.
- Йохим, ты, наверно, не узнал - это Антония! Ведь вы, кажется, виделись у нас в доме на Острове, когда она была еще крошкой, - Алиса представила ему высокую, тонкую, очень элегантную девушку.
- Тони, а это профессор Динстлер, волшебник и чародей. Да ты же все о нем знаешь.
Алисе уже было за пятьдесят - Боже мой, Алиса! Почему ему ни разу не пришло в голову, что ее неземная красота смертна? Йохиму, трепетно восстанавливающему тогда эти обожествляемые черты казалось, что он работает над нетленным мрамором. И вот - легкая сеть морщинок вокруг глаз, слегка опустившиеся уголки поблекших губ, увядающая кожа шеи, уходящая в узкий мыс распахнутого ворота шелковой блузы. Изящная, красивая женщина периода "золотой осени", несомненно, притягивающая все еще мужские и женские взгляды... Но ... где ты, Алиса? Динстлер в замешательстве снял и протер очки, солидно откашлялся. Да вот же она - вот! Тони присела на корточки, трепля прибежавшего старика Грека - лохматого дворнягу - внука той самой Ватто. Йохим смотрел неотрывно на ее милое, единственное лицо, на обернувшиеся к нему с каким-то вопросом губы, на эту линию, идущую от выпуклого лба к чуть вздернутому кончику носа... Смотрел, чувствуя как разжимаются тиски, освобождая его возликовавшую душу: "Прав! Тысячу раз прав. Чем бы ни завершилось все это - она есть, она осталась юной, она существует на этой земле! Да простит Всевышний грех великому Мастеру! Да поможет Он, непокорному рабу своему, Динстлеру!"
На следующий день были произведены все необходимые анализы и профессор огласил свое решение: никаких серьезных опасений за здоровье пациентки в настоящий момент не существует, однако необходима простейшая косметическая операция, способная приостановить выпадение волос. Динстлер убедился, что отмирание луковиц волосяного покрова в данном случае имеет причину сходную с возрастным облысением мужчин: мышечный шлем, покрывающий черепные кости, стал давить на кожный покров, пронизанный кровеносными сосудами. Корни волос, не получая достаточного питания, начали атрофироваться обещая в ближайшее время сильное поредение волосяного. Прогноз малоприятный для девушки, но профессор заверил ее и Артура Шнайдера, что такие прецеденты имеют место в тех случаях, когда слишком густая шевелюра является как бы своеобразной генетической аномалией. С помощью хирургического вмешательства то есть ряда неглубоких насечек на коже затылочной и теменной части черепа удается ликвидировать натяжение скальпа, а следовательно, улучшить кровообращение. Надрезы затянутся и со временем абсолютно скроются в гуще волос.
Информация, изложенная Йохимом Алисе во время их сугубо секретного ночного совещания, имела менее утешительный характер. Динстлер понимал, что не имеет права скрывать от Алисы даже самые худшие и маловероятные из своих опасений. В первые минуты встречи Алиса запаниковала - ей показалось, что в Динстлере произошли какие-то необратимые изменения. Странный, заторможенный человек с паническим страхом в глазах, встречавший их у порога своего дома, не внушал доверия: он вряд ли мог помочь Тони. Но очень скоро она убедилась в ошибке - новый Динстлер излучал надежность, уверенность и недюжинную, граничащую с волшебством, силу.
В разговоре о будущем дочери он был одинаково далек фатальной обреченности и фальшивого оптимизма, сулящего, вопреки очевидности, "полную и окончательную победу".
Перед Алисой сидел надежный друг, прекрасный специалист и человек недюжинной воли, способный пожертвовать очень многим и во многом - помочь. От своей союзницы Йохим ждал поддержки и мужества. Она не подвела, не позволив себе и тени женской истерики. Хотя причин для слез, причитаний и обвинений было достаточно. Отдаленные последствия метода Пигмалиона потрясли Алису - она не представляла, что поверхностная корректировка внешности может повлечь за собой такие страшные последствия. Не менее утешительны были и наблюдения Йохима, которыми он мог поделиться только с ней. Наметанный глаз профессора по множеству косвенных, одному ему заметных деталей, уловил тенденцию знакомого уже процесса: в лице дочери сквозь черты Алисы начинал просвечиваться облик Ванды.
Собственно, ничего катастрофического в этом не было - Ванда далеко не уродлива, и медленное перевоплощение красавицы в заурядную девушку не означало ее неудачной личной судьбы. Но как объяснить эту метаморфозу, могущую произойти в весьма короткий срок самой девушке и ее окружению? Ведь Тони Браун, запечатленный на тысячах метрах фото и кинопленки, известная миллионам жителей различных континентов, не может "растаять" на глазах у публики, как сказочная Снегурочка... Существовал, конечно, вариант постепенной регулярной и тайной коррекции. А кто может поручиться, что погоня за прекрасной внешностью не станет для Тони смертельным приговором?
Ни Йохим, ни Алиса не могли принять однозначного решения, постановив ограничить нынешний визит спасением знаменитой шевелюры. Динстлер слукавил, объясняя девушке и Шнайдеру механизм ее заболевания: он верно описал следствие, не назвав подлинную причину: пересаженный в раннем детстве волосяной покров, не мог нормально развиваться, более того, не исключалась возможность его полного отторжения.
Алиса и Йохим сидели друг против друга за рабочим столом в его кабинете, напоминая представителей противоборствующих сторон на конфиденциальной встрече двух держав: официальный, сдержанный тон, аккуратные, точно выверенные формулировки, напряженность, продиктованная ощущением ответственности. Настольная лампа с глухим черным абажуром бросала на лица плотные тени.
- Вот так-то, Алиса... Но признаюсь откровенно, если бы сегодня мне пришлось начать все заново, я бы поступил точно так же, - Йохим твердо посмотрел ей в глаза. - Эта девушка - настоящее чудо. И она... она - наша дочь! Я верю, что ты меня понимаешь. И ты знаешь, что я буду бороться до последнего за ее счастье. Подавшись вперед, Алиса протянула через стол руки. Он вложил свои тонкие, похолодевшие от волнения пальцы в ее горячие ладони. Их взгляды встретились: молчаливый договор скрепила "печать". НН Через четыре дня, после того как Антонии была сделана необходимая операция, Алиса уехала к себе на Остров, оставив при больной в качестве няньки и секретаря Шнайдера. Алиса чувствовала себя неловко в присутствии Динстлера, ей казалось, что их заговор обнаруживает себя в каждой интонации, в каждом взгляде, которым они стихийно обменивались. Бесспорно, профессор лучше справится с ситуацией один, без свидетелей опасной тайны. К тому же, к Динстлеру прибыл новый гость, к счастью, не пациент - а всего лишь потенциальный участник и почти что родственник - сын Даниэля Жан-Поль Дюваль.
Жан-Полю исполнилось восемнадцать, он только что окончил гимназию и определил планы на будущее, которые Дани хотел согласовать с Йохимом. Наследник актерской четы Дювалей явно смотрел в другую сторону, интересуясь далекими от сцены сферами.
Регулярно встречаясь с семейством Дювалей по праздникам - на Рождество и 15 августа на день рождения Дани, Йохим видел, как робкий мальчик превращается в своеобразного, погруженного в себя юношу.
- Страшно, но мой сын больше похож на тебя, Йохи. Если бы не уверенность в Сильвии, мне было бы над чем задуматься, - шутил Дани, отмечая очевидное: Жан-Поль пошел в другую породу, не унаследовав родительского мировосприятия - той птичьей повадки легкого перемещения в пространстве, доброжелательной и необременительной открытости в общения с людьми, которые были присущи Дани и Сильвии. Их дочка - Мари, родившаяся через девять лет после Жан-Поля, обещала стать точным повторением матери веселая вертушка с точеной фигуркой и звонким голосом. А вот Жан удивлял родителей с раннего детства. Эти стихи, сочиняемые чуть ли не с пеленок, это не увлечение энтомологией, достаточно серьезное для того, чтобы девятилетний Жан возглавил биологический кружок старшеклассников, а с 14 лет стал публиковать статьи в научном журнале. Откуда залетели эти дарования в душу юного Дюваля? А еще взрослая ответственность во всем, сочетающаяся с полным безразличием к внешнему виду, спортивным успехам и симпатиям женского пола... Наблюдая за длинной согнутой спиной сына, копающегося в каких-то научных фолиантах, за тычком его указательного пальца, возвращающегося на переносицу седловину сползающих очков, за его манерой одергивать свитер, расцветку и фасон которого он, наверняка, не замечал, Даниель видела прежнего Ехи. Но в отличие от его школьного дружка Жан-Поль был очень хорош собой. Причем его нежная детская привлекательность превращалась с годами в тонкую, глубокую и одновременно мужественную красоту.
