Мила Бояджиева - Поцелуй небес
И вот она лежала на высокой кровати римской больницы Святого Петра, а приглашенные на консультацию светила медицины растерянно разводили руками. Их почему-то интересовало, не получила ли девушка когда-нибудь, возможно, в детстве радиационное облучение и какими наследственными генетическими нарушениями страдают ее родители. Артур сообразил: пора сообщать о случившемся Браунам.
Выслушав по телефону торопливый рассказ Шнайдера, Алиса сразу поняла: сигнал тревоги прозвучал, произошло то, чего она всегда боялась эксперимент Пигмалиона дал о себе знать. А значит - иного выхода нет: она должна сообщить о состоянии дочери Йохиму.
Остин, которому жена позвонила в Тегеран, едва отыскав после многократных переадресовок телефонисток, внимательно выслушал рассказ и после короткой паузы сказал: "Ты все правильно решила, Алиса. Нужно немедленно поставить в известность Динстлера. Извини, что не могу быть в этот момент рядом - ситуация здесь непростая".
Остин помнил, что в собранном им досье Шнайдер квалифицировался как "объект высоких моральных и деловых качеств". Действительно все поступки Артура в этой сложной ситуации полностью соответствовали тому, чего мог бы пожелать от него Браун. Вот только жаль, что не удалось проверить его менеджерских достоинств - карьера Тони "устроилась сама собой". Журналисты, удивляясь стремительному взлету юной модели, не сумел докопаться до солидного счета, поступившего на обеспечение рекламной компании Антонии Браун. Соблюдая строгую секретность, Остин сделал все возможное, что бы карьера девочки удалась.ь
... Алиса набрала номер "Пигмалиона" и попросила к телефону профессора Динстлера - она делала это впервые за последнее десятилетие.
- Йохим? Это Алиса. У меня проблема с Тони. Мне кажется - это по твоей части. Динстлер откашлялся, посопел, словно раздумывая.
- Ее нужно срочно доставить сюда. Не в клинику, а прямо домой, в мою усадьбу "Каштаны". Я пришлю за вами к самолету машину. Чем быстрее, тем лучше. Жду! Йохим боялся, что еще пару слов - и он не справится со своим голосом.
На следующий день профессор Динстлер увидел свою дочь, о которой почти ничего не знал, не забывая ни на минуту все эти десять лет.
Глава III
В феврале ему исполнилось сорок четыре года, но выглядел он солиднее, будто имел за плечами нелегкий, умудренный терпимостью жизненный путь. Самому Йохиму Динстлеру казалось, что он доживает четвертую жизнь - так несовместимы были отдельные ее этапы и вполне автономные личности, уживавшие в зыбком союзе.
Нелепый, закомплексованный Ехи, лишенный воли, желания действовать и побеждать, был начисто оттеснен самоуверенным, бурлящим энергией Готтлом, затеявшим и осуществившим всю эту сумасшедшую авантюру с "Пигмалионом". А нежный трогательный возлюбленный Алисы, с возвышенным пылом переживший свой короткий и вечный роман, исчез безвозвратно в сумрачно- деловитом, корректном профессоре Динстлере, супруге жизнелюбивой Ванды.
Йохим Готтлиб Динстлер, имевший в медицинских кругах репутацию гениального чудака, фанатик своего дела, носил в себе подобно бомбе с часовым механизмом, стреноженные образы бывших "воплощений". Порой он слышал их голоса, чувствовал влияние иной воли, пытавшейся подчинить его нынешнего, и боялся, что в один роковой момент взрывной механизм сработает, разрушив защитную оболочку: он сорвется, совершит непоправимую оплошность, постыдную гнусность или, может быть, преступление.
Последние семь-восемь лет профессору удалось достичь желаемого равновесия, сбалансировав в своей душе противоречие устремления. По требованию совести ему удалось подавить авантюризм, подстрекаемый тщеславием, а профессиональная порядочность помогла избавиться от неразборчивого в средствах азарта. Великий Пигмалион, стремившийся осуществить безумные теоретические изыскания доктора Майера, смирился с участью "мастера золотые руки", доводящего до совершенства древнее ремесло своего учителя Армана Леже. В глазах общественности он был блестящим лицевым хирургом мирового класса, в зеркале собственного "Я" - неудачником, замахнувшимся на божественное величие и получившим удар в солнечное сплетение.
Он должен был признать: метод Майера, как практически апробированный научный результат пока еще попросту не состоялся. То что он делал под покровительством могущественной тайной организации, было лишь торопливым и чрезвычайно рискованны экспериментом. Гордыня - плохой советчик для творца, а торопливость - не помощник в научных поисках. Овладев секретом Майера, Йохим возомнил себя Сверхчеловеком - дерзнул воплотить в собственной дочери обожествляемый идеал. И только наделив ее рукотворной красотой, он полюбил ее, как могут любить свое детище творец и родитель, слившиеся в одном лице: плод своего тела и своего гения.
Судьба отомстила смельчаку, лишив его Тони. Йохим смиренно склонил голову перед справедливым возмездием, но этого оказалось мало. Судьба готовила ему еще более жестокий удар. Через некоторое время посыпались сообщения о трагических происшествиях с пациентами Динстлера. Почти все, кто прошел через "метод Пигмалиона", начинали страдать какими-то неопределенными недугами, погибая при странных обстоятельствах. Анализируя причины преждевременной гибели этих людей, не достигших, в основном, сорока лет, Динстлер пребывал в полном замешательстве - ничего общего, позволяющего судить о закономерности, обнаружить не удалось. Все его пациенты, присланные ИО шли на операцию отнюдь не из-за эстетических соображений: новая внешность была условием осуществления их секретной миссии, маской в рискованной политической игре.
Погибали они по-разному, в основном, через 5-8 лет после посещения клиники, причем умерли насильственной смертью лишь 8 из 19 человек, прошедших "обработку". Что послужило причиной смерти остальных? Даже если в актах вскрытия указывалось какое-либо заболевание , приведшее достаточно молодого человека к летальному исходу, мог ли быть Динстлер уверен, что эта болезнь не спровоцирована, если и не обусловлена применением его метода? Единая концепция у профессора никак не складывалась.
Но был и еще один момент, свидетельствующий о неудаче метода (частичной, хотя бы): приблизительно у половины пациентов с течением времени начиналась регенерация наследственного статуса - созданный Пигмалионом облик, постепенно исчезал. Врожденные черты отвоевывали свои права у приобретенных искусственным - рукотворным путем, подобно лесной поросли, завоевывающей территорию искусственного газона.
В трех случаях Динстлер отважился на доработку - проведение повторной пластики, добившись положительных результатов. Похоже, что его пациенты нуждались в регулярной коррекции, как сад в хорошем садовнике.
Динстлер жил с неспокойной совестью, вздрагивая от каждого междугородного звонка. Больше всего его тревожила судьба Тони, первого ребенка (не считая несчастного "дауна"), на котором он отважился применить свой метод. Зачастую Йохим был склонен считать себя преступником, легкомысленно исковеркавшим жизнь дочери, но порой казалось, что его действиями руководил некий высший, выходящий за пределы смертного разумения смысл. Он действовал неосознанно, стремясь лишь к тому, чтобы одарить свою дочь красотой. Но получилось так, что у его стихийного поступка обнаружился иной, более глубинный. Склонясь над кроваткой ребенка в ту Рождественскую ночь, Пигмалион сделал то, что должен был сделать по сценарию Высшего замысла - он подарил Антонию Алисе, как их совместное творение, наверняка, даже более неразрывно-общее, чем результат физического совокупления.
Йохим стал Творцом и Благодетелем, зная, что, Алиса лишена возможности материнства и что в ее лице Тони получила самую заботливую и преданную мать. Он не сомневался, что никогда не раскроет Тони тайну ее происхождения и волшебной красоты.
Ожидая прибытия семнадцатилетней девушки, он не спал всю ночь, глядя из окна темного кабинета на Альпы и прося у природы, всегда вдохновлявшей его, дать силы и разумение. Просить поддержки Высших сил Йохим был не вправе. Единственную данную ему в жизни возможность обращения за помощью к Высшим силам, он использовал тогда, восемнадцать лет назад холодным февральским утром. Его мольбу в Небесной канцелярии услышали - Алиса осталась жива, но дверца захлопнулась, отныне он мог рассчитывать только на самого себя.
Машина с Тони прибыла в пять часов вечера. Он издали уловил шуршание шин по гравию и оцепенел. В доме стояла покойная, тишина, размеренно тикали на камине часы в кабинете Йохима, на большом платане у раскрытого окна гомонили шустрые воробьи. Где-то на периферии сада стрекотала газонокосилка, душистый июньский ветерок листал с шелковым шелестом брошенный на подоконнике толстый дамский журнал. Ванда уехала еще неделю назад в Швейцарию забирать из школы на каникулы Криса. Лишь сейчас, тупо глядя на растрепанный журнал, Йохим понял, как повезло ему с этим обстоятельством: он должен один без Ванды пережить встречу с дочерью.
