Роксана Гедеон - Хозяйка розового замка
Вино не принесло облегчения, как я на то надеялась, а, наоборот, усилило возбуждение, обострило чувства. Мы долго молчали, но это молчание не было неловким. Какое-то предчувствие, ожидание повисло между нами. Талейран не сводил с меня глаз, и легкая дрожь пробежала у меня по спине.
— Послушайте, — сказал он наконец, беря меня за руку. — Мне кажется, вы очень опечалены. Что с вами?
В его взгляде было столько теплоты, что я произнесла, вздохнув почти страдальчески:
— Морис, если бы вы знали, как я одинока.
— Друг мой, вы не созданы для одиночества.
— И тем не менее обречена на него. Такова воля рока.
Улыбаясь, он произнес:
— С роком надо бороться.
— Увы, господин министр. Этому искусству я не обучена.
Его взгляд, устремленный прежде на мои губы, скользнул ниже, на грудь. Я ощутила, как мне становится жарко. Он смотрел на меня дерзко, но, однако, в этом не было ничего грубого. Его взгляд не шокировал меня и не смущал, но волновал.
— Дорогая моя, той, что наделена вашими достоинствами, нечему учиться. Желать — значит владеть.
Я метнула на него застенчивый взгляд из-под дрогнувших ресниц, и сама не заметила, как с моих губ сорвалось:
— Такому человеку, как вы, Морис, я готова поверить.
И опять какая-то неопределенность повисла между нами. Бокалы вновь были наполнены. Мне казалось, с каждой секундой становится все жарче. Шампанское ударило в голову, туманило рассудок. И соловьи пели так сладко…
— Вы были так добры ко мне, Морис.
— Я буду так добр, что усмотрю в ваших словах и нечто большее, — сказал он иронично.
Помолчав, он добавил:
— Нет, милая моя. Я вовсе не добр. Мне кажется ужасной ваша сдержанность… Впрочем, в создавшейся ситуации один из нас, вероятно, должен проявить это качество.
— Меня необходимость призывает к этому, Морис.
— Ах! О какой необходимости вы говорите?
От шампанского, волнения и прочих чувств я была словно не в себе и ответила весьма туманно, потому что сама не знала, что говорю:
— Морис, есть вещи, о которых я сейчас не хочу задумываться.
— Вот как? Отлично.
Опираясь на трость, он подошел к перилам моста. С бокалом в руке я последовала за ним. Ночь казалась мне волшебной. Опьяняюще благоухали душистые травы, пахло мятой, душицей, майораном. Глядя в воду, можно было видеть, как меняются в ней зыбкие отражения моста. Сейчас, поздним вечером, были неподвижны полные мрака кущи парка, отбросившие тень на озеро, а в серебряном свете луны арки моста казались призрачными, как обитель русалок. Серебристые ясени, как великаны, застыли вдоль берега.
— Ваши волосы, — произнес Талейран.
— Что? — спросила я почти трепетно.
— Они нежны как шелк. Они сияют.
Он протянул руку, и я не уклонилась. Он коснулся моих волос, его пальцы медленно спустились ниже и погладили щеку. Голова у меня кружилась, от дрожи, охватившей все тело, я, похоже, могла упасть в обморок. Я сама не знала, чего хочу. Я знала лишь то, что мы заходим слишком далеко, но остановиться не могла. Это было не в моих силах.
— Вы кажетесь такой невинной. Как девочка…
«Нет, — сквозь звон, раздающийся в ушах, услышала я свой внутренний голос. — Это не так. Это совсем не так…» Потом сознание умолкло. Чисто физически, каждой клеточкой тела я наслаждалась близостью человеческого тепла, этой мужской лаской. Рука Талейрана, коснувшись моего подбородка, решительно привлекла меня к себе. Я не противилась даже тогда, когда ощутила на своих губах его поцелуй.
Мне было приятно. Я не чувствовала плотского волнения, но одно сознание того, что ко мне прикасается мужчина, дарило необыкновенное наслаждение. Он был очень спокоен и не делал никаких попыток продвинуться дальше. Он просто поцеловал меня. Да и поцелуй был короток — я встретила его полуоткрытыми губами, и все. Потом, на миг обессилев, я припала к плечу Талейрана, предчувствуя, что вот-вот могу заплакать.
Он гладил мои волосы, но не произносил ни слова. От него пахло шампанским. Я всхлипнула, и на этом мои рыдания прервались. Кровь тугими ударами стучала в висках, мне снова становилось очень жарко. Я поступаю плохо? Ну и пусть. Я тоже имею право иногда поступить плохо. Я не ангел. Я хочу быть нужной кому-нибудь. Хочу отдаться — даже не потому, что меня сжигает страсть, а лишь бы ощутить свою необходимость и преодолеть одиночество! И Александр сам виноват, что не дал мне почувствовать, что я ему нужна! Одно письмо, пятнадцать строк за девять месяцев — тьфу!
— Вы любите меня хоть немного? — прошептала я одними губами.
— Конечно, дорогая моя. Я очень вас люблю. Разве можно столько заниматься женщиной, которую совсем не любишь?
Мы оба понимали, что речь сейчас идет не о любви в самом высоком смысле слова. Мы говорили о симпатии, желании, какой-то зыбкой и странной грани между дружбой и любовью.
Я посмотрела на него, и в его глазах увидела свое миниатюрное отражение.
— Поцелуйте меня, — прошептала я почти сквозь слезы.
Он сделал это так, что я ахнула. В этом человеке самым удивительным образом сочетались холодность и страстность. Он поцеловал меня так, что на миг ноги у меня подогнулись, а вся я будто попала в поток расплавленного металла и сгорала там. Я чувствовала его руку у себя на груди, потом его губы на щеке, за ухом, на шее. Меня словно бросило в омут чувств — там были радость, волнение, желание, невыносимая сладость и невыносимый ужас. Я не хотела ничего иного, кроме как хоть одну ночь прожить во всей полноте ощущений. Я была рада тому, что слегка пьяна. Наконец меня охватило такое возбуждение, что никакие укоры совести не могли бы удержать меня от наслаждений, которые сулила эта ночь.
То, что они будут, я знала уже по поцелую. Этот мужчина был мне необыкновенно приятен. Его рука у меня на груди, его прикосновения, его возраст, имя, хромота — все это возбуждало меня, делало покорной, дрожащей и истомленной. Он оторвался от меня, кратко спросил:
— Да?
— Да, — прошептала я утвердительно.
— Тогда идемте.
Слова оказались не нужны, и это только облегчило положение. Взяв меня за талию и опираясь на трость, он повел меня — а куда, это было только ему известно.
6
Проснувшись, я некоторое время лежала, уставившись в потолок. Надо мной нависал роскошный «польский» балдахин овальной формы. Мебель розового дерева, постель, шпалеры на стенах — все это было мне знакомо. Я не терялась в догадках, где нахожусь, где встречаю новый день. Это был тот самый дом в Сен-Клу. Здесь я была уже во второй раз.
Я чувствовала себя усталой. Легкая ломота ощущалась в спине, лицо было бледно, под глазами залегла синева, губы чуть распухли. И слабость — везде, во всех членах… Я помнила, что произошло прошлой ночью, помнила до мельчайших подробностей.
Он овладел мною еще в карете, когда мы ехали сюда, и сделал это решительно, уверенно, даже грубо — такого обращения трудно было ожидать, но я ничему не противилась. Он словно опасался, что я могу передумать, и поэтому поспешил воспользоваться возможностью, но я не собиралась менять решение и даже была рада убедить в этом его. Там, в карете, меня впервые за долгое время покинуло чувство брошенности, ненужности. Меня желали. Во мне нуждались. Это было самое главное. И, кроме этого, ко мне пришло физическое облегчение. Это ощущение полноты внутри, чьей-то власти над собой, соединения с мужчиной в самых трепетных конвульсиях страсти и совместного наслаждения — это было именно то, чего я хотела.
Здесь, в Сен-Клу, все было иначе. В вестибюле и перед экономкой он вел себя так, как и во время моего первого приезда сюда, — я даже усмехнулась, подумав, что мы выглядим как благопристойные супруги, вернувшиеся из театра. Решения своего я не изменила. Я поднялась в уже знакомую комнату и ждала его здесь, облачившись в пеньюар одной из многочисленных любовниц Талейрана. Появившись, он показал себя совсем другим, чем тогда, в карете. Он был деликатен, даже почтителен. Впрочем, как любовник он бывал самым разным: то нежным, то хищным и грубым. Я даже не предполагала, что он может так железно контролировать себя и так долго держать себя в напряжении. Как любовник он был отнюдь не хрупок, и мне было очень хорошо с ним. Он дал мне все, чего я хотела как женщина. Ни о чем не жалея и ничего не стыдясь, я задремала у него на плече и уже сквозь сон услышала, как он встал, сказав, что ему необходимо составить ноту австрийскому императору. С тех пор я оставалась в этой комнате одна и спала столько, сколько мне хотелось.
Итак, это не был каприз или минутное помешательство с моей стороны. Я сделала это сознательно. Я хотела провести с Талейраном ночь, и я сделала это. У меня теперь есть любовник. Я изменила Александру. Возможно, я сошла с ума, но мне не хотелось искать для себя оправданий в шампанском или в собственной безответственности. Да и что скрывать? Если говорить грубо, я не хотела больше быть монахиней и хотела переспать с мужчиной. Вероятно, это грешно, но я ни в чем не раскаивалась.
