Марджори Иток - Рассвет на закате
Но теперь он вырос. Поздние пятидесятые, затем ранние шестидесятые. Наверное есть жена и собственные сорванцы с морковными шевелюрами. Или внуки. А у нее их никогда не будет.
И она перед лицом сегодняшнего дня.
Ну ладно. Ей следует быть на высоте. Начиная с первых же «здравствуйте-как-поживаете». Быть обаятельной. Деловой. Произвести хорошее впечатление. Может быть, одеваться в прямые юбки и блузки, сшитые на заказ, а волосы собирать в пучок. И тоже начать носить очки, если, конечно, она их найдет, она всегда оставляла их где-то на столе.
В любом случае она должна показать ему, что она трогательная и чувствительная. Надо быть хитрой. Завести разговор о книгах, предстоящих расходах и выгодных сделках…
Старик, который с теплотой и любовью смотрел на нее, подумал: «Бедный маленький кролик!» Для него Элинор все еще оставалась горюющей молодой вдовой, взволнованной и наивной. И его, и ее жизнь висели теперь на волоске, признался он, но Джулия любила ее больше всех.
Старый Бен подумал об изысканной картине Пикассо, которую Джулия купила, чтобы в будущем месяце преподнести Элинор на день рождения. Она приобрела ее две недели назад в Сент-Луисе в магазине Мондейнов.
«Это голубизна ее глаз, — сказала тогда Джулия. — Я должна купить картину для нее. Тони не знает об этом: его брат продал ее мне. Наверное, я стащила ее прямо из-под носа Тони; это настоящее воровство. Но все прошло отлично, Тони дал мне несколько подобных уроков, я уверена. Он и сам способен на это. Мы оставим все в секрете вплоть до вечеринки».
Когда картину привезли от Мондейнов, ее спрятали подальше от Элинор.
Бен знал, где Джулия укрыла Пикассо от посторонних глаз. В назначенный день он вручит подарок Элинор — и тогда они оба расплачутся. Джулия Бонфорд была человеком самого высокого класса.
Что же касается Энтони Мондейна, то Бен очень надеялся обойтись без его помощи. И с отчаянной надеждой думал, что Элинор тоже сможет выпутаться без него. Она достойна внимания, в ней есть класс. И если Бентон Бонфорд оставит их в покое, они прекрасно смогут управиться с его магазином.
Но почему-то, вероятно из-за давних впечатлений, Бен сомневался, что так оно и будет.
Странно, но в это же самое время, сидя у телефона посреди светского великолепия своей комнаты в мотеле, Энтони Мондейн говорил почти те же самые вещи.
Закутанный в длинный тяжелый шелковый халат, с мокрыми серебристыми кудрями, спадавшими ему на уши, и с бокалом из венецианского стекла, наполненным красным вином, он нетерпеливо говорил:
— Конечно, это серьезно, ты, идиот! Этот парень не должен иметь никаких прав, но тем не менее он наследник, и одному Богу известно, что он будет делать. Худшее, на что он может пойти, это решить сразу продать магазин… Конечно. Я предложу ему продать его нам. Но что если он будет настаивать, чтобы на все взглянули оценщики, на которых я не смогу повлиять, и они найдут этого сомнительного Пикассо прежде, чем это сделаю я? И тогда мы действительно вляпаемся. Поддельная живопись, заверенная моей подписью о подлинности. Господи! Да я как подумаю об этом, так просто больным становлюсь. Двадцать лет, потраченные на то, чтобы заработать доверие, вылетят в трубу, и репутация Мондейнов полетит к черту. И зачем только я позволил тебе впутать меня в это дело?
Далеко, из их небольшой конторы, брат Энтони, Доменик, тихо ответил:
— А я думаю, ты просто пожадничал…
Пальцы Энтони судорожно сжались вокруг бокала. А затем он резким движением поставил его на стол, разбрызгав рубиновые капли:
— Ладно, ладно. Но одно дело — толстые бизнесмены, которые кушают подделки и при этом думают, что их украли из Лувра, а другое — Джулия Бонфорд!
— Я же сказал тебе. Это была ошибка. Я не знал, кто она.
— Зато теперь ты знаешь.
— Ну так найди картину.
— Господи, ты думаешь, что я не пытался? Элинор ни о чем не знает. И, я готов поклясться в том, что старик — тоже. Так что Джулия все сделала сама, и я вообще не понимаю, за что меня так не любила эта женщина; наверное, у нее была какая-то собственная игра. Но Джулия умерла, и эта подделка висит надо мной, как топор. Не знаю, когда я вернусь в город. Буду звонить.
Он положил трубку, отпил вина, поставил бокал, поднялся и посмотрел на себя в большое зеркало.
На него взглянули сицилийские глаза матери на лице, очень похожем на лицо отца, который был родом из Палермо. Изысканность и тщательно поддерживаемый лоск слетели с него; он снова превратился в пятнадцатилетнего подростка, яростного, задиристого, кипящего от гнева на своего дрянного соседа, на пьянчуг, блюющих в сточных канавах дешевым красным вином, на зловонную лестницу, ведущую в его собственную квартиру, на автомобиль, который никогда не заведется, неважно, сколько запчастей ты поменяешь, на чистеньких красивых девочек, из церковной школы, которые воротят носы, свои проклятые англиканские носы, от парня, у которого не было ни ремня, ни нижнего белья.
Ну ладно. Теперь все переменилось. Он нашел Сент-Луис, он нашел Итальянский холм, он избрал правильное направление и заработал много денег — и никогда он не повернет вспять.
Глава 4
Элинор обнаружила, что сегодня она не в состоянии расставить астры в старом каменном кувшине у дверей, она просто сунула их туда, и теперь они походили на гневные знаки вопроса.
К четырем часам племянник все еще не появился.
Каждый раз, когда звенели медные колокольчики у входа, ее сердце обрывалось. Не он ли это?
Его не было.
Она заставила себя сесть за свой стол, методично изучить длинный список и написать записки с благодарностью. Ведь так много людей проявили о ней заботу и доброту. Майк и его жена в похоронном бюро. Торговцы на площади. Леди, которые приносили еду к Епископальной церкви. Все эти славные антиквары, которые проделали путь в сотни миль, чтобы выразить свою симпатию и сочувствие. Все же еще встречаются хорошие люди.
Энтони пока тоже не приехал. Элинор чувствовала благодарность за его присутствие возле себя. По крайней мере, оно поднимало репутацию магазина в глазах сильных мира сего. Но Элинор не собиралась осложнять свою собственную жизнь из-за того, что он внезапно вознамерился преследовать ее.
В течение многих лет она случайно встречалась с ним, и прежде Элинор никогда не удостаивал ее вниманием. И, черт возьми, почему он делает это теперь, даже после того, как стало известно, что магазин ей не принадлежит?
В середине дня она ненадолго отлучилась домой, сраженная внезапной идеей: что вдруг племянник Джулии приехал туда, сидит и ждет.
Но Элинор ошиблась. Все было по-прежнему, включая полгаллона молока, которое она предыдущей ночью забыла убрать в холодильник; лишь на полу в холле, под латунной щелью в двери, лежала связка почты, и теперь ей придется писать благодарственные записки.
А в доме было слишком тихо, поэтому Элинор не могла оставаться здесь одна. Она вернулась в магазин, написала записки, внезапно подумав, что ей следовало бы оставить на двери дома письмо племяннику, в котором сообщалось бы о необходимости его появления в магазине «Антиквариат Бонфорд». Она написала его и отправила Леонарда прикрепить его на дверь. Элинор беспокоилась. Смотрела на часы. Расставляла вазы на столе для закусок. Разговаривала с худой дамой, которая обладала необыкновенно кислым лицом, о прессованном стекле, впервые изготовленном в Филадельфии…
Внезапно она обнаружила, что ее держат за руки Бен и Мэри Энн, они усаживают ее и подают чашку с чаем.
— Не двигайтесь, — сказал Бен, — чтобы чего-нибудь не разбить. Вы чертовски непредсказуемы. Мэри Энн займется магазином.
Мэри Энн, маленькая толстая дамочка, в брюках с эластичным поясом, с приятной улыбкой, со слишком темными крашеными волосами, беспримерно энергичная, неважно, касалось ли дело уборки или приема клиентов, сказала, что, конечно, она займется. Томасин своим видом выразил мысль, что если Элинор будет сидеть смирно, то он позволит ей погладить свою спинку.
Она села смирно и погладила его.
И подумала, что дела идут на убыль.
В следующем месяце она могла бы выпутаться из своих финансовых проблем или окончательно погрузиться во мрак безысходности. Джулия собиралась отвезти ее в Сент-Луис, чтобы отпраздновать там ее день рождения.
Теперь же она потеряла Джулию и, весьма вероятно, все остальное.
Бобби, который в высшей школе увлекался бейсболом, но из-за болезни не смог им заниматься, подшучивал над растерянностью матери из-за маленьких проблем. Он говорил своим тихим невнятным голосом: «Запомни, мама, когда ты не знаешь, что делать, возьми два мяча и брось на правое поле».
Да уж, это вряд ли было маленькой проблемой, и, черт возьми, где здесь правое поле?
На семинар приехали поставщики провизии, и своими ящиками со льдом незамедлительно привлекли внимание Томасина. Он спрыгнул на пол, томно потянулся и отправился вслед за ними.
