Франсуаза Саган - В ловушке любви
Я шумно вздохнула и одним махом допила свое виски. Почему так получается, что мне всегда приходиться играть роль жертвы, за которой охотятся. Нет, с меня хватит. Завтра же я начистоту поговорю с Юлиусом.
Я поставила Дидье в известность о своем решении. В ответ он поднял глаза к потолку и возразил, что это ни к чему не приведет. Мне не удастся вытянуть из Юлиуса ни единого слова. «Объяснения, — добавил он, — никогда ни к чему не приводят». Он знал это на своем опыте. И тут мы заговорили о Ксавье. В тот день я много узнала о том, насколько изощренно жестоким может быть один мужчина по отношению к другому. Большинству женщин тут было бы чему поучиться. Я слушала, и кровь стыла в жилах, когда я представляла себе ночные бары, эти джунгли, где люди предпочитали честной ссоре удары ниже пояса. Каждое имя в его рассказе звучало как угроза, ожидание как пытка, а согласие как унижение. Он употреблял в своем рассказе очень мягкие и скромные слова. Но странное дело, это не ослабляло, а наоборот усугубляло остроту его страшного повествования, Я даже подумала, что у Дидье, кажется, был такой же вкус к несчастью, как у Алана. Страдание было заключено в нем самом, а не в предмете его любви, как, впрочем, и наслаждение. Теперь я поняла, что кого бы он ни любил, мужчину или женщину, он все равно был бы несчастлив. Он ушел поздно, казалось, облегчив свою душу и успокоившись, а я уснула со стыдливым чувством обретенного душевного равновесия. Что бы там ни произошло в моей жизни, я никогда не полюблю страдания. Что бы ни случилось, но однажды обязательно наступит утро, когда я проснусь, напевая веселую песенку.
9
К сожалению, события следующего дня разворачивались не под веселый мотив моей любимой песенки, а в ритме неуверенного вальса. Привыкнув, как я уже говорила, не вмешиваться в ход жизни, я всегда опасалась решительных действий, а в этом конкретном случае тем более. Решение, принятое вечером, было в сто раз хуже для меня, чем решение, принятое, днем. Наверное, это было чистой воды предубеждение, так как ночные решения ничуть не губительнее дневных. В общем, ночь, как и утро, не разрешила моих сомнений, и на следующий день я ходила вокруг телефона, уговаривая себя в необходимости объясниться с Юлиусом. Лишь к пяти часам, вконец измучив себя, я позвонила Юлиусу и без обиняков заявила ему, что мне необходимо встретиться с ним и поговорить наедине. Он ответил, что через час пришлет за мной машину. В шесть часов я села в его «даймлер», который, к моему несчастью, повез меня в Салину. Казалось, что это местечко имело для Юлиуса важное стратегическое значение. Он сидел за тем же столиком, что и три месяца назад. Он даже успел мне заказать ромовую бабу. Наверное, если бы я позволила, он всегда заказывал бы мне во всех ресторанах грейпфрут и антрекот. И все по той простой причине, что я заказала их во время нашего первого свидания в ресторане. Я села напротив него и сначала хотела поговорить о том о сем, но потом вспомнила, что он деловой человек, что его время дорого, а я и так, должно быть, расстроила нашим свиданием массу важных встреч. Я обязана была оправдать свой неожиданный звонок.
— Мне очень жаль, Юлиус, что побеспокоила вас, — начала я. — У меня неприятности.
— Я все улажу, — уверенно успокоил он.
— Не уверена. Вот… Скажите, Юлиус, вы знаете, что люди говорят о нас?
— Мне это безразлично, — заявил он. — А что?
Я почувствовала себя полной идиоткой.
— Но вы, наверное, в курсе, что люди считают, что вы… и я…
— Ну, ну, м… что же?
Как тогда раньше, он снова начинал выводить меня из себя. Может, он был тут не причем, но вряд ли не понимал, о чем идет речь.
— Меня считают вашей любовницей, — пояснила я. — Говорят, что я ваша содержанка и что я интересуюсь исключительно вашими деньгами.
— А у меня, конечно, ничего, кроме денег, нет, — обиженно бросил Юлиус.
Вот те раз, теперь я, очевидно, должна была уверить его, что он невероятно обаятелен и мил.
— Не в этом дело. Люди действительно верят в то, что говорят.
— Что вам за дело до того, что говорят и думают другие.
Как все в этом кружке, говорившие об остальных «другие», Юлиус как бы отделял себя от них. Он ведь совсем другой — чистое сердце, высокий интеллектуальный уровень, — не имеет ничего общего с этими великосветскими клоунами.
— Лично меня это не беспокоит, — сказала я неуверенно. — Но мне не хотелось бы, чтобы наши отношения каким-либо образом повлияли на вашу личную жизнь.
Юлиус издал горделивый смешок, который, по всей видимости, должен был означать: спасибо, моя личная жизнь в полном порядке, или же, что это вообще никого не касается. Я все больше и больше чувствовала себя не в своей тарелке.
— Но ведь правда, Юлиус, вы всегда были для меня прекрасным другом. Но я понимаю, что до встречи со мной вы жили не один… Мне бы очень не хотелось, чтобы другая женщина подумала… будто бы… Страдала из-за….
И на этот раз мой непробиваемый делец издал смешок, прозвучавший совершенно по-фанфаронски и так же недвусмысленно, как и первый.
— Юлиус, — твердо спросила я, — вы ответите мне или нет?
Он поднял голову, посмотрел на меня голубыми глазами и покровительственно похлопал меня по ладони.
— Успокойтесь, моя дорогая Жозе, когда мы встретились с вами, я был свободен.
Прекрасно! Еще немного, и он превратится в пресыщенного донжуана. А мне, очевидно, останется только радоваться своей удаче, что так ловко попала на период штиля в его жизни. Нет, дело принимало совершенно не тот оборот, на который я рассчитывала. То ли все упиралось в декорации Салины, то ли я сама себя загнала в ловушку. Сидя в этой проклятой чайной, я чувствовала ту же безысходность и отчаяние, как и во время первого посещения, нашего первого свидания с Юлиусом.
— Юлиус, — сказала я, слыша, как пронзительно звенит мой голос, готовый, казалось, вот-вот сорваться. — Юлиус, говорят, что вы никогда ничего просто так не делаете. Это-то, по крайней мере, вам известно?
— Но также говорят, что ради денег и вы готовы поступиться кое-чем. Ну и что теперь?
В довершение всего он был еще и логичен. Но не могла же я в самом деле спросить его вот так, без обиняков, строит ли он какие-либо далеко идущие планы насчет меня. Я тяжело вздохнула, откусила от ромовой бабы и вытащила из сумки пачку сигарет.
— Ладно, — сказал Юлиус. — Но какое это все может иметь значение? Вы прекрасно знаете, что я ваш друг. Я испытываю к вам привязанность… и даже больше чем привязанность… — добавил он задумчиво.
Я насторожилась.
— Я уважаю вас, — продолжил он. — И поверьте, мне не так легко внушить это чувство. Мне очень неприятно, что люди сплетничают на наш счет. Но что делать, мы живем в Париже. Я мужчина, вы женщина, этого следовало ожидать.
Я начинала приходить в отчаяние. Еще одно-два заезженных выражения, и меня можно будет выносить из кафе.
— Я очень рада, что вы испытываете ко мне уважение и привязанность, — сказала я. — И я испытываю к вам те же чувства. Но, Юлиус, не вообразили ли вы чего-нибудь еще?
— Чего-нибудь еще?
Он уставился на меня. Глаза его округлились. Я почувствовала, что краснею. Так, мы дошли до точки.
— Да, чего-нибудь еще.
— Ха-ха! — весело рассмеялся он. — Моя дорогая Жозе, я никогда ничего не воображаю. Я человек без воображения. Я позволяю времени самому вести ход событий.
— И куда же, по-вашему, может завести нас время?
— Дорогая Жозе, — сказал он улыбаясь — на мой взгляд, очень глупо. — Очарование времени состоит в том, что никогда не знаешь, куда оно тебя приведет. Никогда.
Это последнее философское откровение доконало меня окончательно. Дидье был прав, когда предупреждал меня, что из Юлиуса никогда ничего не вытянешь. Не в силах успокоиться, я сунула в рот сигарету не тем концом, а предупредительный Юлиус поджег фильтр. Это вызвало у него бурную радость, и я еще раз услышала его знаменитый смех-лай. И как ему это удается?! Еще одна его тайна. Он тут же поспешил вытащить из пачки другую сигарету.
— Ну, вот видите, — сказал он. — Вы говорите и делаете одни только глупости. Как подумаю, что только что страшно разволновался из-за вашего звонка. Нет, нет, Жозе, доверьтесь своему другу Юлиусу. Живите, как живется, и не забивайте себе голову ерундой.
Ну, а теперь он говорил совершенно как Злой Серый Волк, и мне все меньше и меньше хотелось становиться Красной Шапочкой. Хотя, с другой стороны, я вынуждена была признать, что если мои опасения ложны, то всем этим разговором я поставила Юлиуса в очень деликатное положение. Он также не мог сказать мне без обиняков, что вовсе не желает делить со мной постель, а все эти уловки были для него спасительным убежищем. Не успела эта мысль возникнуть у меня в голове, а я уже обеими руками вцепилась в нее. Она устраивала меня во всех отношениях. Во-первых, это было просто и ясно. А потом, вспоминая некоторые фразы нашего разговора, я сделала вывод, что Юлиус, скорее, тот мужчина, который устал от женщин, и испытывает больше раздражения от общения с ними. Юлиус интересовался лишь своими делами и властью, ну и может быть, еще одной симпатичной женщиной, которой хотел помочь. А все остальное было лишь плодом моего воображения, моего и Дидье, чья обостренная чувствительность заставляла во всем видеть страсть. Я вздохнула с облегчением. Не с полным, конечно. Что-то, словно заноза, мешало мне считать этот вопрос полностью разрешенным. Однако, я сделала все возможное, стараясь не выглядеть смешной. И если у Юлиуса и были какие-то темные замыслы, то мое беспокойство и резкое противодействие должны были открыть ему глаза. Я даже немного оживилась. Мы вспомнили вчерашний вечер в Опере, и я похвалила Юлиуса за быструю реакцию, а он меня за находчивость. Мы обменялись теплыми словами по поводу Дидье, несколькими остротами в адрес мадам Дебу, и Юлиус проводил меня домой. В машине он просунул мою руку под свой локоть и, похлопывая по ладони, весело, словно школьник, всю дорогу болтал. Поразмыслив, мне стало немного стыдно за то, что я приписала этому неуклюжему, но порядочному человеку маккиавеллевское коварство. Бескорыстие — не пустой звук, и если брат Дидье со своими красивыми глазами и большими руками так и не смог этого понять, то тем хуже для него. Легко судить и презирать других. Слишком легко. Завтра же я все объясню Дидье и заставлю его поменять свою точку зрения. Да, я, конечно, была права, когда столько колебалась, не в силах решиться на эти глупые и смешные выяснения отношений. Надо всегда следовать своему инстинкту. Плохо лишь то — по крайней мере в моем случае, — что инстинкты слишком противоречивы. В следующий раз, когда я отправлюсь в Салину, я обязательно распробую ромовую бабу. А то я так и не смогла понять: вкусная она или отвратительная.
