Робер Гайяр - Мари Антильская. Книга первая
— Да, вы правы, — согласилась Мари, — похоже, ситуация и вправду хуже некуда.
— Хуже, чем когда бы то ни было прежде…
— Вы говорили, что захватили эту хартию с собой?
— Совершенно верно, мадам…
Пока Лапьерьер рылся в камзоле, вытаскивая бумагу, он рассказал ей, что добился от мятежников четырехдневной отсрочки, чтобы принять решение.
— Однако, если я через четыре дня не поставлю под ней своей подписи, на острове тут же поднимется мятеж!
Крепко сжав губы, озабоченно наморщив лоб, Мари пробежала глазами бумагу. Она, насколько можно было судить по размашистому почерку, несомненно, была написана рукою Бофора. Несколько имен были неизвестны Мари.
— А это кто такой? — поинтересовалась она. — Подпись совершенно неразборчива…
Лапьерьер поднялся и склонился к ее плечу, чтобы помочь ей прочитать подпись.
— А, так это же Лазье, — пояснил он, — ну да, Филипп Лазье… Не удивительно, что он с таким трудом поставил свою подпись, ведь это тот самый, которому неделю назад насквозь пропороли шпагой грудь… Этот меткий удар — дело рук Лефора!
— Опять Лефор! — со смехом воскликнула Мари.
Решительно в ней уже не осталось против бывшего пирата ни капли прежней злости. Нет, право, зря она придавала так много значения его выспренним речам. Слов нет, человек он грубый как на словах, так и в повадках. У нее перед глазами снова возникла картина, как он, напустив на себя важный вид, нахлобучив кулаком свою шляпу, весь багровый от ярости, пытался оседлать свою лошадь, у которой кто-то ослабил подпруги… И она от всей души расхохоталась, тем более что ей отнюдь не доставило огорчения, что все тот же Лефор так ловко расправился с опасным бунтовщиком.
Она совсем позабыла о своем лифе, и смех еще больше приоткрыл ее груди. Лапьерьер, на которого тропический климат действовал так же, как и на любого другого, почувствовал аромат юного тела. От возбуждения он вытаращил глаза, лицо побагровело, жилы на шее напряглись, набухли, словно у пьяного, раздулись так, точно из них вот-вот брызнет кровь. Все поплыло перед глазами.
Потеряв голову, уже не владея собою, не в состоянии более контролировать свои поступки, он положил руку на грудь Мари.
Рука его почувствовала, как все тело Мари дрожит от возбуждения. Она слегка приподнялась в гамаке. Первым ее движением было отстраниться, оттолкнуть от себя этого человека, однако тот, полностью потеряв контроль над собою, протянул руки и сжал ее в объятьях.
Лицо Лапьерьера было теперь совсем рядом с ней, оно прижималось к ее лицу, глаза его горели от вожделения, и, почувствовав себя столь страстно желанной, с такой силой, с таким трепетным нетерпением невольно возбудилась, зажглась, всколыхнулась до самых глубин своего существа и она сама.
Он придавил ее всей тяжестью своего тела и водил руками вдоль бедер, будто желая заново слепить ее плоть. Мари чувствовала, как в тело ей вонзаются веревки гамака, они причиняли ей боль, но эта боль доставляла ей удовольствие. Тело ее содрогалось под властными, словно мнущими ее руками Лапьерьера. Эти крепкие объятья, эти прикосновения — именно об этом она и грезила все это время. У нее было такое ощущение, будто она проваливается в какую-то бездну. Она сделала движение, словно пытаясь опомниться, взять себя в руки, избавиться от этого человека, но все ее существо, вся ее разбуженная плоть, напротив, призывала, манила его к себе. И когда губы губернатора приникли к ее губам, она вдруг осознала, что именно это и было ей так необходимо… и закрыла глаза. Он осыпал ее поцелуями всю, с головы до ног.
Мари выпустила из рук листок бумаги, на котором Бофор с усердием вывел условия своей хартии. Он упал и покатился по земле.
Губернатор ласкал ее, не произнося ни единого слова, и она тоже хранила полное молчание. А себе задавала вопрос: как же это возможно, что она уже не находит в себе сил сопротивляться, почему у нее не хватает мужества оттолкнуть от себя этого человека, которого она не любит, к которому не питает уважения, в котором даже не находит ничего привлекательного?
Руки молодого человека продолжали шарить по ее телу. Он уже сдернул с него тонкую ткань. Он уже не целовал ее больше. В полном восторге он любовался восхитительной наготою Мари, сверкающей белизною под яркими лучами тропического солнца. Он ласкал ее, прикасался к ней кончиками пальцев, заставляя ее трепетать от желания, и молодая женщина, уже распаленная, возбужденная до предела, вся извиваясь под ним, изо всех сил призывала его доставить ей последнее, самое полное наслаждение.
Для обоих внешний мир уже не существовал.
Они не слышали, как по камням дороги процокали конские копыта, однако звук внезапно заржавшей лошади, это была лошадь губернатора, заставил их вздрогнуть от неожиданности и вернул к реальности.
— Кто-то приехал! — воскликнула Мари.
С грубостью, какой Лапьерьер никак от нее не ожидал, она резким движением оттолкнула его от себя, резко привстала, снова прикрыла грудь и оправила ткань одеяния, которое открывало ее обнаженные бедра.
Шпоры всадника прозвенели по плиткам двора. Мари повернула голову.
Молодой человек был уже в пяти шагах от нее. В каком-то молниеносном озарении в голове у нее пронеслась мысль, что, должно быть, он видел всю эту сцену, был свидетелем ее слабости. Однако он был ей совсем незнаком и улыбался с такой почтительной любезностью, что она тут же отогнала от себя все мрачные подозрения.
— Чем могу служить, сударь? — поинтересовалась она, не покидая гамака.
— Покорнейше прошу извинить меня, мадам, и принять мои почтительнейшие поклоны. Я приплыл с Гваделупы и желал бы увидеться с мадам де Сент-Андре… Позвольте представиться, кавалер Реджинальд де Мобре…
И, обернувшись в сторону временного губернатора, добавил:
— Мое почтение, сударь.
— Здравствуйте, сударь, — выдавил из себя Лапьерьер со все еще пылающим лицом, не зная, должен ли он обнажить шпагу перед этим непрошеным гостем, дабы защитить репутацию Мари.
— Мне случилось ненадолго оказаться на этом острове, — вновь заговорил Реджинальд де Мобре, — и я хотел бы, сударыня, поговорить с мадам де Сент-Андре…
— Это я, — ответила Мари. — Я приму вас через несколько минут… У меня сейчас нет прислуги…
— О мадам, — вновь почтительно и с сильным иностранным акцентом обратился к ней незнакомец, — я весь к вашим услугам. Я знаю, вы не ждали меня, и в отчаянии, что потревожил ваш покой. Похоже, моя лошадь немного поранила колено. С вашего разрешения, пойду взгляну, что там с ней приключилось… Мы увидимся, мадам, когда вы сочтете для себя удобным позвать меня.
И, не дожидаясь ответа, кавалер исчез туда, откуда так внезапно появился.
Лапьерьер был вне себя от злости, Мари, слегка придя в себя, ничуть не сердилась на него за это, ибо чувствовала, что виновата не меньше его, однако теперь у нее было лишь одно желание: как можно скорее положить конец этому визиту, сделать так, чтобы этот человек ушел.
Она оглянулась вокруг, ища выпавшую у нее из рук хартию; Лапьерьер, оказавшись более проворным, нагнулся и поднял ее.
— Мадам, — проговорил он со смирением, которое так не вязалось с его недавней дерзостью, — думаю, мне лучше откланяться.
Надеялся ли он, что она попросит его остаться?
— Сударь, — с известной холодностью ответила она, — я полагаю, что в сложившейся ситуации вы должны вести себя как человек, наделенный всеми полномочиями и представляющий здесь интересы Регентства. Надо обуздать мятежников!
— Так, значит, — обратился к ней он, — вы не советуете мне подписывать хартию?
С минуту она размышляла. Все еще в смятении, она нуждалась в паузе, чтобы прийти в себя. Однако мысли ее были далеко от хартии, Бофора и мятежников.
— У вас еще есть в запасе четыре дня. Я подумаю, что можно сделать… Я пришлю вам записку с Жюли…
Она протянула ему руку. Он приник к ней губами. И она смотрела, как он уходит прочь, будто встретилась с этим человеком впервые в своей жизни.
Не успел он оседлать свою лошадь, как тут же вновь появился кавалер Реджинальд де Мобре.
Он по-прежнему улыбался. Лицо было открытым и дышало искренностью. Он был высок ростом, с мускулистым торсом, белокурый парик подчеркивал голубизну глаз цвета стального клинка.
Он поклонился, широким жестом взмахнув шляпой.
— Покорнейше прошу простить меня, — снова извинился он, — за то, что прервал столь занимательную беседу. Возможно, то, что я имею сообщить вам, покажется вам куда менее интересным… Я хотел бы поговорить с вами о вашем супруге, господине де Сент-Андре…
— Но не могу же я, сударь, принять вас в таком виде, — проговорила Мари. — Соблаговолите подождать меня несколько минут…
Он поднял руку, как бы преграждая ей путь.
