Робер Гайяр - Мари Антильская. Книга вторая
— Благодарю вас, сударь, хотя вам явно не помешало бы чуть-чуть побольше усердия!
— Усердия?! — повторил он с какой-то холодной и злой иронией. — Ах, значит, мне не хватает усердия!
И, не в силах более сдерживаться, продолжил:
— Зато уж у вас-то, мадам, его хоть отбавляй, усердия в отношении человека, которого люди считают вашим любовником, у вас, кого молва теперь обвиняет в том, что вы уже бросаетесь в объятья первому встречному!
— Наглец! — с презрением бросила она. — Уж не себя ли вы имеете в виду?!
— Нет, мадам, — возразил он, — я имею в виду отнюдь не себя… В Сен-Пьере упорно поговаривают о некоем шотландце, который однажды явился к вам с визитом. Уж не тот ли это кавалер, которого я видел у вас в тот раз?.. Говорят, он даже провел под вашей крышей ночь! Но никто, мадам, — добавил он с наигранной галантностью, — и мысли не допускает, будто вы могли настолько пренебречь правилами гостеприимства, чтобы заставить его ночевать в постели своей горничной… По чину и почет, как говорит наш друг Лефор…
Мари ограничилась тем, что одарила его улыбкой, исполненной безграничного презрения.
— Итак, дражайшая сударыня, я настоятельно рекомендую вам ни в коем разе не следовать за Лефором по той дорожке, которую он для себя выбрал. В любом случае вы от этого ровно ничего не выиграете… Поясню вам, что я имею в виду: Лефора, если потребуется и если он будет упорствовать, я прикажу заковать в кандалы и, дабы лучше показать свои добрые намерения, отправлю во Францию, пусть он там и предстанет перед судом. Точно так же я намерен поступить и с его пособниками!.. До этого момента я не мог поверить, будто вы можете стать его сообщницей… Однако, полагаю, вы догадываетесь, как много можете потерять, если посеете во мне хоть малейшие подозрения… С другой стороны, если вы уж так жаждете возвращения генерала, неужели вы думаете, что он с радостью смирится, узнав, как вы вели себя в его отсутствие? Неужели вы думаете, что ему будет приятно услышать про этого шотландца, а возможно, и еще многих других ваших увлечениях?
— Какой же вы подлец! — едва слышно проговорила она.
Он без труда уловил всю ненависть, которую она вложила в это слово. Уж не было ли это с ее стороны признанием собственного поражения?
— Теперь вы видите, что наши интересы совпадают. Я бы даже сказал, что они тесно связаны!
— Вы так думаете? — усомнилась она.
Нет никаких сомнений, уж теперь-то он наверняка сбил с нее наконец эту спесь, это чванливое высокомерие. Выходит, она просто блефовала, пускала пыль в глаза, вот и все. Это ясно как Божий день. Да и могло ли быть иначе после всего, что он только что сказал ей? Видно, она слегка запамятовала, что он здесь как-никак временный губернатор, пусть временный, но все-таки губернатор! Что он может приказать арестовать ее так же просто, как и Лефора! И кто же тогда, интересно, станет заботиться о ее судьбе? Разве уже не подозревают, что это она стояла за той страшной резней в Сен-Пьере? Разве уже не ходят слухи, что это она требовала смертных приговоров?
Лефору очень хотелось связать указ о помиловании с освобождением генерала. К счастью, он, Лапьерьер, раскусил его намерения и своевременно принял меры! Так что теперь вся заслуга принадлежит только ему одному. Популярность его на острове выросла как никогда. Завтра он сделает так, чтобы все узнали, будто резня в форте Сен-Пьер была делом рук Лефора, и только одного Лефора! И тогда он останется в полном одиночестве!
А Мари теперь, когда он пригрозил ей, будет знать, кто здесь хозяин, и относиться к нему с должным почтением. С другой стороны, она ведь, в сущности, ничуть не больше его самого заинтересована в возвращении генерала, даже если, как ходят слухи, и вправду тайно обвенчана с Дюпарке! Может, даже совсем напротив, ведь в таком случае генерал сможет потребовать от нее отчета в своем поведении не просто как любовник, а как законный супруг!
— Дражайший друг мой, — переменив тон, обратился он к ней, — неужели вы еще не поняли, что мое самое заветное желание — быть вам полезным? Неужели вы еще не догадались, что только нежнейшая симпатия заставляет меня оберегать вас от необдуманных поступков и направлять ваши шаги для вашего же собственного блага?
Она снова уселась в кресло и опустила голову, чтобы он не смог видеть выражение ее лица, твердо решив дать ему выговориться до конца и узнать, что он намеревается предпринять.
— Поверьте, мадам, сам я никогда не упрекнул бы вас ни в чем. Я догадываюсь о ваших страданиях! Я понимаю, что значит для женщины вашего положения, ваших достоинств, молодости и красоты вот так оказаться жертвой полного одиночества… Должно быть, все демоны-искусители слетелись сюда, пытаясь сбить вас с пути истинного… Право же, никто, как я, не может войти в ваше положение и извинить проступки, слишком понятные и слишком простительные.
Она вынула из-за корсажа крошечный носовой платочек и прижала его к глазам, делая вид, будто не в силах сдержать слез.
— Ах, Мари! — воскликнул он. — Сможете ли вы когда-нибудь простить мне то, что я вам только что наговорил? Поймете ли, что должны отпустить мне мои грехи, ведь стоит увидеть вас, оказаться подле вас, и я уже не в силах владеть собою?
Тело Мари сотрясалось словно от рыданий, она громко всхлипывала. Он решил, что она горько плачет.
— Не плачьте, друг мой! — нежно прошептал он. — Не забывайте, что во мне вы всегда найдете надежную опору, поддержку, которая никогда не подведет вас в беде!.. Ни вы, ни я, мы ничего не можем сделать наперекор судьбе, обстоятельства сильнее нас… Но надо ли вопреки здравому смыслу противиться им, когда они хотят объединить нас, сделать союзниками, товарищами по несчастью, добрыми друзьями?
Но Мари вовсе не плакала. На самом деле она от души смеялась. Она задавала себе вопрос, как далеко он зайдет. И, преодолев недавний гнев, хохотала так искренне, что не решалась убрать платочек, который закрывал ее лицо. Пусть Лапьерьер думает, будто она рыдает! Ей хотелось, чтобы он оставался в этом заблуждении, дабы получше поймать его на крючок.
— Перестаньте же плакать, — повторил он. — Поверьте, Мари, если я буду рядом с вами и сохраню власть на этом острове, вам нечего опасаться, никто не посмеет причинить вам вреда!
— Не могу понять, — сквозь платочек пробормотала Мари, — почему вы проявляете ко мне столько участия?..
— Вы не понимаете?! — высокопарно воскликнул он. — Неужели вы и вправду так ничего и не поняли? Разве вы не видите?! Ах, Мари, дражайшая Мари! — продолжил он, схватив ее руку и принявшись покрывать ее страстными поцелуями. — Неужели вы не догадались, какие нежные чувства я уже давно питаю к вам? Нежели вы не поняли?..
— Замолчите! — приказала она, резко выдернув руку. — Уж не хотите ли вы сказать, будто любите меня?
— Да, — ответил он, — я люблю вас! Не надо лгать, Мари, вы ведь давно знали об этом! Впрочем, я и не пытался этого скрывать… Я люблю вас так, как не сможет любить никто другой на всем свете.
Она хранила молчание. И говорила себе, что, более чем когда бы то ни было прежде, должна соблюдать осторожность и действовать с крайней осмотрительностью. Не дождавшись ее ответа, он не без самодовольства продолжил:
— А сами вы, Мари, неужто вы осмелитесь утверждать, будто никогда не испытывали ко мне никаких чувств? Вспомните тот день, когда я явился сюда и застал вас в гамаке, томной, податливой, готовой к любви, почти уже моею… Ведь согласитесь, вы были уже готовы отдаться мне, не помешай нам тогда этот непрошеный, бесцеремонный шотландский кавалер!
Она глубоко вздохнула.
Внезапно Лапьерьер вскочил с кресла. Быстрыми, нервными шагами направился к окну, которое ранее прикрыла Мари, растворил его и крикнул:
— Эй, Мерри Рул! Богар!
Оба адъютанта тут же откликнулись, однако губернатор успел заметить, что Мерри Рул слонялся прямо под окнами, от него явно не ускользнули ни его ссора, ни его сердечные излияния с Мари.
Лапьерьер даже не подозревал, что такое могло случиться.
— Возвращайтесь в форт, — приказал он. — Мне еще нужно обсудить кое-что с мадам де Сент-Андре, так что я вернусь один. А вы, Мерри Рул, прошу вас, последите как следует за этим Лефором. И при малейшем подозрении, я хочу сказать, если он станет собирать людей, принимать их у себя или слишком много разъезжать, немедленно арестовать и заковать в кандалы! Вы меня поняли, безотлагательно, сразу же в кандалы! И повторяю, при малейшем подозрении!.. Думаю, он уже достаточно себя раскрыл. Вам понятно, что я имею в виду?
С непроницаемым лицом Мерри Рул ограничился лишь кивком головы.
Однако, уже направившись было прочь и видя, как товарищ его вставил ногу в стремя, он вдруг вернулся назад.
— Нынче же вечером, — вполголоса проговорил он, — я засажу его в одиночную камеру, если, конечно, вы не дадите мне иных приказаний…
