Игорь Хорр - Праведник
— Пгисаживайтесь, молодой человек, — вежливо предложил Ленин, указывая на стул. — Вы что же, значит, демокгат?
— Нет вообще-то, — ответил я, воспользовавшись предложением Владимира Ильича сесть.
— Значит, вы анагхист!
— Да никакой я не анагхист! — Я вовсе не хотел его передразнивать, это вышло как-то машинально.
— А кто же вы?
— Да никто!
— Как же так? Стганно.
— А что тут странного? Не верю я в эти идеи по переустройству общества! Бредни все это! Коммунизм, демократия, анархия! Одни рвутся к власти, забивая голову другим!..
— Интегесно, интегесно. Значит, вообще ни во что не верите?
— Я верю в Бога, людей и справедливость! — гордо ответил я. Никогда до этого не думал, что способен на такие высокопарные фразы.
— Ну-у! — протянул Карл Маркс, затягиваясь сигаретой с приятным запахом. — Это вечные истины. Кто же не верит в Бога? Все люди верят в Бога, только не все с этим соглашаются.
— Позвольте, позвольте! — Я весь превратился в сплошное удивление. — И вы тоже верите в Бога?!
— Разумеется! — хором ответили все трое.
— Но ваше учение об атеизме?..
— Молодой человек! Мы совегшали геволюцию! А геволюцию, как известно, нельзя совегшить, не овладев умами нагодных масс! Кто бы повегил нам, если бы все верили в Бога? А тут на досуге бгошюгку написал, — Ленин вынул из бокового кармана маленькую книжицу и прочитал название: — «Атеизм! Теория захвата власти». Хотите пгочитать?
— Не хочу!
— Згя, батенька, згя. Лет чегез шестьдесят-семьдесят она могла бы вам очень здогово пгигодиться. Пгавда ведь, Лев Давидович?
Я повернул голову. За соседним столом сидел Лев Давидович Троцкий и что-то писал.
— Ну, разумеется, — ответил Троцкий, не отрываясь от работы. — Лет через шестьдесят-семьдесят или раньше, как только наступит революционная ситуация — верхи не смогут управлять по-старому, обнищание народных масс…
— Знаю, знаю, — перебил я его. — Семьдесят лет?! Да у нас такая ситуация давно уже наступила!
— Именно! — восторженно воскликнул Владимир Ильич. — У вас и происходит сейчас своеобгазная геволюция! Новые политические силы несут новую идеологию, новую гелигию…
— Да, но в отличие от вас, они проповедуют не новую гелигию, — опять машинально передразнил я его, — а обращаются к старой, сформировавшейся за столетия…
— Молодой человек, гечь идет совсем не об этом. Гечь идет о методах захвата власти. Истогия повтогяется. Вот лет чегез…
— Ну вас к дьяволу, с вашими методами! — закричал я. — Теоретики чертовы! Все беды от вас!
После произнесенной мною фразы все присутствующие в баре-мавзолее как-то странно задергались, заволновались, зашептались между собой. Бармен Сталин вышел из-за стойки и, наклонившись к человеку, сидящему ко мне спиной, что-то прошептал ему в ухо. Человек этот поднялся, подошел к установленному на стойке телефону, набрал трясущимися пальцами номер и, прикрыв рукой рот, начал с кем-то разговаривать. Говорить он старался как можно тише, так, что из всего разговора до меня долетели лишь отдельные фразы, а именно: «слишком много знает», «принять меры» и «немедленно». Говоривший трясущейся рукой еще не успел положить трубку, как в бар ворвались двое здоровенных мужиков в форме эсэсовцев, точно как в «Семнадцати мгновениях весны», и, отвесив мне несколько подзатыльников с криками «шнель, швайн», вытолкали меня на улицу. Я бросился бежать, но фашисты, догнав меня, развернули в другую сторону и, пиная ногами и тыча в спину стволами автоматов, погнали в глубь Кремля. Бежать я старался как можно скорее, надеясь оторваться от погонщиков, но бравые ребята не отставали ни на шаг, еще успевая на бегу не единожды пнуть меня. Кончилась эта гонка высокой, устланной ковром лестницей, а за ней — длинным многокабинетным коридором. Не добежав до конца коридора, мои сопровождающие (если их можно так назвать) остановили меня, дали слегка отдышаться, и потом один из них скомандовал почему-то по-русски:
— Равняйсь!
«Ну прямо как наш комбат», — вспомнил я лихие годы службы в Советской Армии и выполнил команду, хотя равняться было не на кого.
— Смирно! Шагом… Арш!
Четким строевым шагом мы (я и эсэсовцы) прошли оставшиеся до конца коридора десять шагов, затем один из этих парней взялся за ручку двери с тремя медными шестерками, прибитыми ржавыми гвоздями, в то время как другой обеими руками ухватил меня за воротник. Еще секунда, дверь открылась и я, спотыкаясь, влетел в длинную приемную: почему-то я решил, что это приемная, уж очень она напоминала приемную нашего ректора — тот же палас, тот же стол… Вот картина была другая. Вместо портрета Ленина висела какая-то зубастая, страшная рожа в черной, неправильной формы рамке.
Под картиной в кресле за столом сидел довольно неприятного вида человек лет сорока, в форме генерала НКВД, правда, без погон, но в высокой папахе, и улыбался хитрой, ужасно наглой улыбкой.
— Здравствуйте, — поздоровался я.
— Присаживайтесь, — официальным тоном сказал этот в папахе и указал на пол.
Я взял один из стоявших возле стены стульев (не на пол же садиться) и, поставив его перед столом, сел. Стул тотчас с треском развалился подо мной, и я, резко раскинув руки, все-таки оказался на полу, как и с самого начала было мне предложено. Однако то, что я увидел под столом, заставило меня забыть обо всем на свете, даже о боли. Ведь мало того, что эти мерзавцы в сапогах отбили мне всю задницу, тут еще эта дурацкая шутка со стулом. Так вот: из-под стола в одной из узких штанин с лампасами торчало огромное, раздвоенное, как у свиньи, копыто!!!
— Ну-с, — начал парнокопытный генерал, пристально глядя на меня, — значит, коньячком балуетесь?
— Бывает, — искренне ответил я, вспомнив прошедший день рождения и Сталина с «Белым аистом».
— Нехорошо-с!
— Чего ж тут нехорошего? Я ж ведь не хулиганю и морду никому не бью?
— Молчать! Слушать меня! Встать! — вдруг заорал он.
— А чего это вы мной командуете?
— Молчать! — беспогонный генерал сорвал с головы папаху и запустил ею в меня. На мгновение я зажмурился, затем, открыв глаза и взглянув на генерала, залился истерическим смехом: к перекошенной злостью роже добавилась абсолютно голая лысина, из которой торчали отвратительные короткие козлиные рога.
— Отставить смех! — задыхаясь от злости, прохрипел рогатый. — Стража! В камеру его!
— Ишь разорался, козел парнокопытный. Да я самого Сталина не испугался, а тебя, урод…
Реплику мою прервал сильный удар чуть ниже лопаток, отчего дыхание мое перехватило и я изогнулся так, что почти встал на «мостик».
«Вот сволочи, — подумал я. — Так ведь и почки опустить можно».
Те же двое садистов выволокли меня из приемной генерала и, настучав мне по разным местам, снова погнали по коридору.
Второй побег под конвоем хоть и имел несколько другой маршрут, но все же мало отличался от первого и особого описания не заслуживает. Минут через пять я уже валялся на холодном полу в полумраке какого-то подвала, а еще минут через семь чьи-то потные руки страстно шарили по моему телу.
Вот уж страх действительно. Я заревел, как затравленный медведь, и, брыкнув обоими ногами, одной из них попал во что-то мягкое.
— Ой! — послышалось в темноте. — Простите, пожалуйста. Я принял вас за женщину…
— Кто здесь?
— Я, — ответила темнота.
— Кто я?
— Это я — Джакомо.
— Какая Джакома?
— Джакомо Казанова.
— «Казанова, Казанова, зови меня так»… А! Казанова, Феллини, — вспомнил я трехчасовой, нудный, но очень красочный итальянский фильм, — знаменитый прелюбодей!
— Ну вот, вы все знаете, — сказал он. — Эх, дьявол! Хоть бы одну женщину…
— Что, давно воздерживаетесь? — сочувственно спросил я.
— Почти двести лет.
— Ого! — Я даже присвистнул.
— Женщины сюда не попадают. Им при жизни достается, а после все прощается.
— Как это? — удивился я. — Ничего не понимаю. Что вы мне все тут голову морочите?
— Как? — удивился в свою очередь мой собеседник. — Вы что, не знаете, где находитесь?
— Понятия не имею!
— И даже не догадываетесь?
— Нет.
Я вдруг вспомнил о спичках. Они должны были быть у меня в кармане. Точно. Достал коробок, чирк… Спичка на полминуты осветила маленькое с низким потолком помещение подвала и сидящего передо мной человека.
Это был он. Точно он — Казанова, каким я запомнил его в фильме. Он тоже внимательно разглядывал меня.
— Так где я?
— Молодой человек, — не отвечая на мой вопрос, многозначительно произнес Казанова. — Вам надо бежать!
— Бежать?.. Вот здорово! Всю жизнь мечтал попасть в тюрьму (несправедливо осужденным или репрессированным), а потом бежать. А как?
