Шарлотта Физерстоун - Грешный
Одного взгляда на эту печать Джейн хватило, чтобы понять, от кого было послание. Сердце зашлось у нее в груди, рука крепко вцепилась в нож.
Леди Блэквуд тяжело поднялась со стула.
— Что–то я утомилась, — пробормотала она. — Полагаю, в тебе сегодня нет надобности, Джейн. Хорошего дня, благослови тебя Бог.
Теплая твердая рука нежно опустилась на плечо компаньонки.
— Я всегда рядом с тобой, Джейн. Пожалуйста, помни об этом.
Бедняжка кивнула, изо всех сил пытаясь скрыть подступавшие слезы, и перевела взгляд на письмо. Легонько, с любовью хлопнув помощницу по плечу, леди Блэквуд удалилась.
Схватив послание, Джейн поднесла его к лицу — от бумаги исходил запах чернил, слабый аромат одеколона Мэтью и резкий дух сигары. Закрыв глаза, она прижалась к письму щекой и застыла так, словно это была рука возлюбленного, нежно ласкавшая ее лицо.
Джейн нестерпимо хотела, но и отчаянно боялась читать это послание. В любом случае его содержание принесло бы ей только боль. Мисс Рэнкин не могла пойти против собственного желания и стать любовницей графа. Она не хотела становиться содержанкой, прикованной к мужчине, купленной им исключительно для плотских утех.
«А что, если он не повторил это свое предложение?» — с неожиданной грустью подумалось Джейн. Со всей честностью, наедине с собой, несчастная могла признаться: это принесло бы ей еще большие страдания.
Нет, она не будет читать это письмо, твердо постановила Джейн. Но она не могла забыть о послании любимого, не могла бросить эту бумагу в огонь. Решено: Джейн спрячет письмо в безопасном месте, там, где она сможет его прочитать, когда почувствует неутолимое желание еще раз хоть ненадолго оказаться рядом с Мэтью. Однажды, возможно, она найдет в себе силы прочитать это.
Моросил холодный дождик, воздух был наполнен влажностью. Прохлада пробирала до костей, от нее не спасала даже теплая шерсть одежды, но Мэтью этого не чувствовал. Небо унылого темно–серого цвета казалось зловещим, как и тяжелые дождевые облака, низко висевшие на горизонте. Свесившись с каменных перил моста, Мэтью вглядывался в застывшую внизу глубокую, темную воду.
Уоллингфорд всегда любил сад в такую погоду — в этом свете тот приобретал особую, мрачную красоту. Все вокруг казалось призрачным и одиноким, и дождик только усиливал этот эффект, эхом отзываясь у Мэтью внутри — там, где должны были находиться его душ и сердце. В месте, которое теперь превратилось в безжизненную пустыню безысходности.
Прошло уже два месяца с тех пор, как Мэтью последний раз видел Джейн, слышал ее нежный ангельский голос. И все же он помнил ее лицо так ясно, словно только что оставил ее в своей постели. Он слыша этот успокаивающий голос постоянно — тот нашептывал ему что–то днями и ночами напролет.
Это мощное биение в груди, безудержное желании увидеть любимую хоть еще один раз не рассеялось за долгое время разлуки, а только усилилось, превратившись в навязчивую идею. Мэтью скрывался в своем домике, где денно и нощно писал и ваял, лишь изредка прерываясь на лихорадочный сон в постели, которую когда–то делил с возлюбленной.
Все мысли Мэтью постоянно возвращались к Джейн. Даже скульптурное изображение цветов померанцевого дерева, которое он высек в камне, посвящалось ей. Вся его проклятая никчемная жизнь вращалась вокруг маленькой медсестры — и, вероятно, уже навсегда.
«От нее нет ни слова!» — думал Уоллингфорд, яростно сжимая кулаки и вглядываясь в неподвижные воды озера. Каждый чертов день он обыскивал поднос в поисках письма от Джейн, но послания от нее не было. Может быть, она уже и не думает о нем вовсе?
Должно быть, это выглядело очень жалко — проводить целые дни в мыслях о Джейн. Мечтать о том, что все могло сложиться иначе, желать, чтобы она сама могла стать иной. Если бы только она была богата! Если бы только она не была столь сильной духом, столь приверженной своим принципам! Если бы только ее можно было купить…
Но тогда это была бы не его Джейн. Она превратилась бы в Констанс. А Мэтью не хотел Констанс, всеми силами своей души он желал Джейн. Женщину, которая открыла ему глаза на жизнь. Женщину, которая сумела вытерпеть его острый язык и холодность. Женщину, которая медленно, осторожно снимала его защитную броню, обнажая кровоточащую душу. Женщину, которая поняла его прошлое и не осудила за предосудительный поступок, этот страшный грех.
Джейн…
Мэтью сжимал между пальцами трепетавшую на ветру кроваво–красную атласную ленту. Джейн освободила его, связав тогда, и все же теперь он снова чувствовал себя связанным. Воспоминания о том дне то и дело всплывали в сознании Мэтью. Лежа один в постели, он думал, как бы сейчас хотел снова ощутить нежные прикосновения. Он жаждал почувствовать тонкие пальчики Джейн, ласкавшие его грудь.
Мэтью фантазировал, представляя губы Джейн, сомкнувшиеся вокруг его члена, глубоко припадающие к нему, ее язык, медленно порхающий вдоль крепкого ствола. С возлюбленной это действо не было ни грязным, ни греховным. С нею он бы не смотрел с отвращением вниз, замечая нечто неправильное, постыдное.
Закрывая глаза, он воображал, как переживает это блаженство — нежные прикосновения Джейн, медленно ласкающей его своим горячим ртом, — и больше не видел Миранду между своих ног. Он больше не слышал жестоких слов мачехи. Не был пятнадцатилетним. Не был мальчиком. Он был мужчиной. Мужчиной Джейн.
Вчера вечером, привычно запершись в своем домике, Уоллингфорд сидел в кровати. Опершись на спинку, он медленно ублажал сам себя. Мэтью наслаждался, его ладонь порхала вверх–вниз по крепкому стержню. Он думал о Джейн, ее руках, ее рте… Мэтью взорвался с необузданной силой, выпустив горячие струи семени себе на живот. Вскоре он заснул, выбившийся из сил и все же еще больше жаждущий страсти…
— Ты можешь заболеть.
Вырванный из своих тягостных мыслей, Мэтью увидел Сару, стоявшую возле него на мосту. Она предложила ему половинку зонтика. Подойдя ближе, Сара накрыла себя и Мэтью, словно спрятав от окружающего мира.
— Что ты делаешь здесь в такую рань, сейчас ведь около шести? — спросил он.
— Я видела, как ты вышел из своего домика. Ты выглядел очень грустным.
Мэтью был не в состоянии смотреть Саре в глаза, поэтому снова повернулся к темной поверхности воды.
— Ты всегда грустен теперь, — тихо сказала она. — Мое сердце болит, когда ты печалишься.
Мэтью ничего не сказал в ответ, и Сара прижалась ближе, опустив голову ему на плечо:
— Я хочу заставить тебя снова улыбаться, братик. «Братик…» Глаза Уоллингфорда закрылись, он ненавидел ложь, невольно слетевшую с ее уст. Мэтью только и делал, что лгал Саре, а она пришла к нему сейчас, чтобы утешить. Эта несчастная девочка никогда не сможет понять обстоятельств собственного рождения, того, что сделала с ней Миранда и почему… А Мэтью никогда не сможет сказать Саре, что он — не ее брат, а отец.
