Алана Инош - У сумрака зелёные глаза
С наступлением темноты на поляне запылал костёр, стреляя рыжими искрами в звёздное небо и бросая оранжевый отблеск на лица наших свидетелей – Кельца и Габриеля Стоящего Медведя. Это было похоже на индейскую свадьбу: природа, ночное небо, костёр... ну, и настоящий индеец в придачу. Только лиц мы себе не раскрашивали и не устраивали плясок вокруг огня. Команда охотников стояла чуть поодаль: тем, кому любопытно, мы присутствовать не запрещали. На базе их ждало поставленное Аидой угощение с выпивкой – в честь торжества.
– Клянусь любить и беречь тебя в горе и в радости, в болезни и в здравии, – сказала Аида, держа меня за руки. – Хотя насчёт болезней – это, я думаю, мы устраним. Ну, и пункт насчёт смерти тоже опустим по той же причине.
– И я тоже клянусь... быть твоей и больше ничьей, – сказала я.
Кольцо прохладно скользнуло мне на палец. В свете костра оно сияло мягким золотым блеском. Такое же украсило руку Аиды. Не стесняясь множеством пар наблюдающих глаз, Аида поцеловала меня в губы ласково и крепко – под салют выстрелов, потревоживший ночной покой гор.
– Что ж, поздравляю тебя, братишка, – сказал Змей.
Аида засмеялась, пожимая его протянутую руку.
Охотники с весёлыми возгласами и свистом отправились пировать, а мы остались у костра вдвоём. Он горел для нас, и мы грелись его теплом, а наши тени на траве слились в одну.
Потом Аида торжественно подвела меня за руку к освещённой изнутри большой палатке и откинула полог:
– Дорогая новобрачная, милости прошу на свадебное ложе!
Внутри оказалось довольно просторно. К потолку палатки были подвешены гирлянды из цветов и лампочек, а на надувной кровати шелковисто переливалось бельё страстно-алого цвета. У изголовья ложа стоял большой дорогой букет. Бутылка шампанского, фрукты и бутерброды с икрой завершали убранство нашего свадебного шатра.
– Красота, – сказала я, повиснув на шее Аиды, и мы плюхнулись на упругую, как батут, кровать.
– Быстрее под одеяло, пока не замёрзли, – скомандовала Аида.
Впрочем, воздух в палатке был тёплым благодаря походному газовому обогревателю – хоть догола раздевайся, что Аида со мной и проделала за считанные секунды. Любуясь мной, лежащей на алом шёлке, она зажгла большую свечу, а лампочки погасила. Ощутив на себе тёплую тяжесть её тела, я закрыла глаза.
– Осторожнее с клыками, ладно?
Аида прошептала низким и хрипловатым от страсти голосом:
– Всё будет хорошо, принцесса.
Да, всё было хорошо. Мне нравилось гладить её, начиная с длинной чёлки, переходя на макушку, подстриженную короче, потом – на затылок, где топорщился пушистый щекотный ёжик, плавно сходивший на нет и перетекавший в длинную гладкую шею и шелковистую спину. Её поцелуи были мягки и осторожны: она старалась не коснуться меня клыками, но совсем избегать этого не получалось, и когда мой язык задевал что-то острое, я ощущала лёгкий укол адреналина. Сумрак обступал нас со всех сторон, но я не боялась его, потому что у него были родные и любимые глаза – зелёные глаза Аиды.
Эпилог
День полон золотисто-янтарного тепла, шаловливые неугомонные солнечные зайчики пляшут под ногами, а сквозь яблоневые кроны пробиваются колючие лучики-иголки. Солнце украшает венком золотых бликов уложенные короной волосы Алёнки; её белые балетки наступают на танцующих зайчиков, которые и не думают разбегаться, а только ласково льнут к её ногам. Опираясь на мою руку, она идёт рядом, слушая гида. Я перевожу:
– Здесь собраны самые старые и редкие сорта яблонь, некоторые из них ведут свою историю ещё со средневековья.
Тёплая рука жмёт мне локоть, Алёнка шепчет:
– Не переводи, я в общих чертах понимаю.
На курсах она с лёгкостью осваивает современный французский. Сейчас мы живём в Ницце на одной из вилл друга моего отца – Натаниэля Хагемана. Он сдаёт их в аренду, но лорд Эльенн выкупил у него одну – в качестве свадебного подарка нам с Алёнкой. Я не стала отказываться: климат здесь чудесен, места потрясающе красивы. Свою психотерапевтическую практику в России я оставила, теперь у нас с Алёнкой цветочный бизнес здесь, в Ницце. При его открытии не обошлось без помощи отца и его друга.
– Это – сорт Горькая Аннетта, – рассказывает гид, подведя нас к старому дереву, увешанному жёлтыми плодами. – Первое письменное упоминание о нём относится к двенадцатому веку, а точнее – к тысяча сто восемьдесят седьмому году. С конца шестнадцатого века он считался утраченным, но в старых садах обнаружились отдельные экземпляры, сохранённые и размноженные владельцами-энтузиастами. Таким образом, сорт всё-таки дожил до наших дней – его вы и можете сейчас наблюдать перед собой.
– Большое спасибо, – благодарю я гида. – Не могли бы вы нас оставить наедине? Нам нужно поговорить с глазу на глаз.
– Да, конечно.
Гид уходит, и мы остаёмся втроём: я, Алёнка и Горькая Аннетта.
– Я обещала тебе найти её, – говорю я. – Я сдержала своё обещание. Вот она.
Алёнка задумчиво протягивает руки к веткам, склонённым под тяжестью душистых жёлтых плодов. Вдыхая их аромат, она закрывает глаза и говорит истомно, медленно, будто в трансе:
– Да... Я помню этот запах, это она, Аннетта. Просто так есть её невозможно, она совершенно горькая. Но в правильном сочетании со сладкими и кислыми сортами получается отменный сидр...
Тяжёлые яблоки лежат в её ладошках, под кожей на тонких запястьях синеют жилки. Стоя сзади, я накрываю её руки своими, поддерживая их снизу, а мои губы касаются короны её волос. Я целую их, потом спускаюсь к шее, и Алёнка, смеясь, ёжится.
– Ай, щекотно!
Она поворачивается ко мне лицом, и наши губы встречаются. Моя рука скользит по её животику, круглящемуся под платьем-сарафаном для беременных – белым с чёрным цветочным рисунком. Ну, а что вы думали? Зачать ребёнка можно и без участия мужчины. Ветки щекочут ей листьями плечи, словно обнимая, но мои объятия крепче и теплее.
– Ну что, господин Тьерри, продолжим поединок? – говорю я, щекоча губами её ротик.
– Я сдаюсь, – смеётся она и страстно отвечает на поцелуй.
Слышится шорох листьев и глухой стук упавшего яблока. Пусть прошлое остаётся в прошлом, а настоящее – для нынешних дел, сегодняшних чувств и современных мыслей.
24 мая – 26 июня 2012 г
Примечания
1
Узнаю следы прежнего огня. Латинская крылатая фраза, впервые встречающаяся в поэме Вергилия «Энеида». «Энеида», IV, 23. Эту фразу произносит карфагенская царица Дидона, когда вспоминая о своём покойном супруге
