Джорджия Ле Карр - Соблазни меня (ЛП)
Билли морщится.
— Им лучше бы было увидеть мои ноги после того, как они уехали! Красные и ярко-багряные.
— В нашей квартире мы слышали шлепки и трепку, которую тебе задали, — добавляет Лана, весело смеясь вспоминая.
Я вежливо хихикаю, показывая интерес.
— По крайней мере, я не была плаксой, — Билли смотрит на меня. — Однажды Лана взяла ножницы и отрезала себе волосы, сделав такой ужас на голове, что ее матери пришлось поправлять его, оставив лишь их очень-очень короткими. В тот день она пошла покупать мороженое, и мороженщик ей сказал: «Держи, паренек». Что же сделала мадам? Она в гневе бросает мороженое на землю и бежит домой, вопя: «Он подумал, что я мальчик».
— Мне тогда было всего шесть, — защищается Лана, а потом... они обе смотрят на меня. Очевидно, ожидая услышать от меня истории из моего детства. Я моргаю. Мои рассказы. О нет! Ни при каких обстоятельствах я не буду вспоминать свой одинокий школьный ужас, самостоятельно выстраданный из-за того, чтобы была толстой. Мои губы начинают дрожать, пытаясь выпить чай. Вопрос сам собой всплывает в голове.
— Ты была в Иране целый год. На что это было похоже?
Мой вопрос отрезвляюще действует на Лану, заставляя ее спуститься на землю.
— Иран очень красивая страна, но когда я первый раз приехала туда, то была в очень мрачном настроении. Тогда я думала, что моя жизнь разрушена. Я был без ума влюблена в мужчину, который никогда не мог бы быть моим, и была беременна его ребенком. Я с трудом там выживала, без общения с нашими соседями, потому не умею говорить на фарси, но они всегда мне приветливо улыбались и это было приятно…
— Здорово! Правда ли, что они все в основном террористы?
Глаза Ланы гневно сверкают.
— Когда ты читаешь газеты и слушаешь новости будь осторожна. Ты слышишь ту или иную новость о том, что происходит в мире, потому что кто-то хочет, чтобы ты услышала ее именно так. Задумайся над этим, Джули, почему мы слышим, что Джастин Бибер задержан за некоторые незначительные нарушения по двадцать раз на дню? Что нет ничего более важного, что произошло в этот день?
Я хмурюсь. Задержание Джастина Бибера является важной новостью, ну, по крайне мере, я хочу знать об этом. Они специально повторяют эту новость, чтобы ее услышали много миллионные поклонники. Я бросаю быстрый взгляд на Билли, но она согласно кивает. Я кажусь себе среди них лишней.
— После того, как умерла моя мать, — продолжает Лана, — я увидела своих соседей, обычных иранцев совершенно, с другой стороны. Я испытывала грусть и боль и до этого, но, когда ее внезапно не стало, я растерялась. Я ничем не могла заняться, просто сидела и смотрела на стену целый день.
— Я знаю, ты не понимаешь, но с годами наши роли изменяются. Я не была уже больше ребенком, я была уже матерью, поэтому оплакивала ее, как мать плачет над своим ребенком. Я не могла смотреть на ее покалеченное тело, но соседи, они были потрясающими. Хотя она не относилась к их вере, потому что они все мусульмане, они стерли красный лак, покрасив ее ногти в бледно-розовый, припудрили лицо, накрасили губы ее любимой помадой, и положили в руки ее любимые четки.
Вероятно, воспоминания даются Лане очень болезненно, потому что в ее глазах блестят слезы. Наклонив голову, она какое-то время молча смотрит на скатерть.
— Они начистили мои туфли, Джули! А мужчины все организовали. На гробе была табличка с именем и внутри убрано все атласными кружевами, похороны происходили в солнечной часовни, на христианском кладбище, место на совершенно другом конце города. Все было сделано правильно, с большим уважением. Они даже положили одну из игрушек Сораба внутрь гроба.
Она качает головой восхищаясь людьми, которые я была уверена, верят, что на завтрак достаточно иметь стакан воды и смесь для блинчиков.
— В первые дни после похорон женщины приносили три раза еду мне, они взяли на себя заботу о Сорабе, нашли кормилицу, потому что у меня пропало молоко, они прибирались в доме, делали покупки и готовили. Они самые добрые, самые красивые люди, которых я когда-либо встречала, и если у тебя когда-нибудь появится шанс поехать в Иран, то ты сама решишь террористы они или такие же обычные люди, как мы с тобой.
Нам приносят еду, ее слишком много, но никто из них двоих, похоже, так не думает. Билли и Лана умеют есть палочками. Я же прошу вилку и ложку. Я наблюдаю, как Билли целиком погружает дим-сам в соевый соус и кладет в рот. Я беру блестящий белый пельмень, сквозь тонкое тесто видно... свинину, креветки и, наверное, мясо краба, кладу к себе на тарелку. Я чувствую такой голод, что во рту появляются слюни, но я все равно отрезаю крохотный кусочек и пробую его. На самом деле это очень вкусно, мои глаза изумленно округляются.
— Хорошо, не правда ли? — спрашивает Лана.
Я киваю и отрезаю еще кусочек.
Я медленно жую и наблюдаю за Ланой, которая достает из сумки небольшой пластиковый контейнер и ложку.
— Мы будем есть ланч? — говорит она высоким поющим голосом, многие так обычно разговаривают с младенцами и животными, повязывая слюнявчик ребенку. Он улыбается, она подносит наполненную ложку к его рту. — Если ты съешь все, то сможешь получить от тетушки Билли немного жареного мороженого.
Остальная часть обеда — это полный стресс, изнурительные мытарства, потому что я все время притворяюсь, что ем столько же, сколько и они. Поверьте, это настоящий подвиг, учитывая, что в маленькой пиале всего три штуки этих димов. Двое оказываются у меня в ладони под столом, а затем отправляются в мою сумочку. Несмотря на все их попытки втянуть меня в разговор, я чувствую себя обделенной и испытываю безумную ревность к их, безусловно, тесной дружбе. Прибывает жареное мороженое, и я вздыхаю с облегчением. Со своего места я чувствую аромат обжаренного теста с ванилью. Смелая комбинация ничего не скажешь, это заставляет меня напрячься. Малышу дают немного попробовать, мне кажется, он любит его. Как только мы заканчиваем десерт, Билли встает.
— Я пойду пососу чинарик, — говорит она, взяв пачку сигарет.
У меня появляется легкая паника от мысли остаться наедине с Ланой.
— От курения бывает рак.
— Здорово, но нет уж увольте меня умереть от скуки, — язвительно замечает она и уходит.
Я смотрю на Лану, которая вытаскивает из коробки влажные салфетки и протирает руки ребенку. В ужасе от неловкости за молчание, я ляпаю первое, что приходит в голову.
— Сколько ему сейчас лет? — как будто мне это интересно.
— Завтра будет четырнадцать месяцев.
— Он очень спокойный ребенок, да?
— Да, он копия своего отца. Первый язык Блэйка был молчание, — она с улыбкой поглядывает на меня. — Когда он был маленьким, то в большей степени молчал, и его родители стали беспокоиться, что с ним что-то не так.
