Эмма Беккер - Вкус любви
— Поклянись.
— В чем поклясться?
— Поклянись, что ты не говоришь мне этого специально, чтобы я за тобой бегала.
Лицо Месье остается непроницаемым, а его глаза по-прежнему смотрят на меня спокойно.
— Но я не хочу, чтобы ты бегала за мной.
— Не хочешь?
— Разумеется, нет. Ситуация и без того достаточно болезненная.
Он бросает быстрый взгляд на часы, и я чувствую его нетерпение. Месье пора, Месье пора, и до следующего раза я буду проклинать себя за то, что так ничего и не сделала, ничего не сказала, ничего не предприняла, чтобы удержать его.
Поток толпы незаметно увлекает за собой его взгляд. Мысленно Месье наверняка уже затерялся среди всех этих людей, растворив свой высокий силуэт и дорогую одежду в заурядности остальных. Возможно, он уже даже в объятиях своей жены. Перед миром, который нас отныне разделяет, я отступаю, делая шаг назад в сторону набережной. Собираясь уходить, он проводит рукой по моему лицу, нежно сжимает двумя пальцами мой нос и говорит:
— Ты красивая, Элли.
— Ну, тогда прощай, — бросаю я с самым печальным в мире видом.
— Почему «прощай»? — спрашивает Месье.
Вместо ответа я едва заметно улыбаюсь и потихоньку пячусь назад до тех пор, пока от этого мужчины не остается только край шарфа из ультрамаринового шелка, заправленный в высокий воротник пальто Lanvin. Там, где люди видят лишь одежду из дорогой ткани, я угадываю Месье, его парфюм, а под ним — аромат его кожи. Я не вдыхала его уже несколько месяцев, но знаю его наизусть, как молитву.
Когда я с разбитым сердцем направляюсь к метро, Месье звонит мне, чтобы побыть вместе со мной эти несколько шагов.
— Ты уже знаешь, как закончишь свою книгу?
— Еще нет.
— Нужен какой-нибудь бурный финал.
— Я знаю, как раз думаю над этим.
Я уже подумываю об одной концовке, которая, может, будет и не очень бурной и зрелищной, но установит между нами нечто вроде равенства — независимо от того, каким это покажется в общем контексте. Но я не собираюсь ему объяснять, почему хочу, чтобы мы были квиты. «Квиты? Квиты в чем?» — удивился бы Месье. Что за счеты могут быть в любви?
И что я ему на это отвечу? Как мне за две с половиной минуты телефонного разговора объяснить: любовь не может быть до такой степени односторонней, и в двадцать лет я еще считаю очки в наших перепалках, как считаю своих любовников? Месье оскорбился бы, и те недомолвки, которые позволили мне увидеть его сегодня вечером, исчезли бы.
— Нужно, чтобы кто-нибудь из нас умер, — предлагает он, и я едва сдерживаю смех.
— Вообще-то, я описываю правдивую историю. Это не совсем литературный роман.
— Я знаю, но как ты собираешься поступить, если никто не умрет? Тебе нужно что-то сильное. Элли могла бы в один прекрасный день узнать, что Месье умер.
Я замедлила шаг, чтобы спокойно насладиться голосом Месье и его очевидным желанием поговорить о моем великом творении. Лишь несколько недель спустя я поняла: он знал, какова была доля реальности и вымысла на трехстах страницах, которыми я так гордилась. И за гранью всех этих литературных рассуждений, моей покорности Месье и даже его относительно прохладного ко мне отношения мы ничем не отличались от персонажей книги. Нам требовался бурный, бесповоротный финал. Без резкого и окончательного разрыва мы могли бы тянуть это вечно, год за годом. Я, во всяком случае. В этой вялой гонке, где не было места усталости, я без конца сталкивалась с Месье, как расшалившийся ребенок: иногда он не обращал на меня никакого внимания, в другой раз оборачивался, замечал меня и тратил пять минут своего времени, чтобы погладить по голове, — и я никогда не знала заранее, какой будет его реакция.
Я хотела знать, постоянно удостоверяться, что эта презренная власть — способность возбуждать его — еще в силе. От этого у меня перехватывало дух. И Месье, конечно, это тоже увлекало, пожалуй, даже больше, чем меня. И если я уберу его из книги, в жизни он все равно останется. Я даже предвидела шок, обратный эффект: угнетенная подробно описанной смертью, брошусь в клинику, дождусь, пока он пройдет по коридору, соединяющему его кабинет с операционной, и молча повисну у него на шее, только для того, чтобы ощутить его тепло, биение сердца у моей щеки, всю эту жизнь в его теле. Нет более эффективного способа вернуться в исходную точку, чем убить Месье самым банальным образом. Но, так или иначе, мне как-то придется из этого выбираться.
И тогда я вспомнила одну фразу, которая вырвалась у него (хотя разве можно утверждать, что у Месье может что-то вырваться?) во время нашего телефонного разговора несколько дней назад:
— Однажды я умру. И тогда я, конечно же, пожалею о том, что не проводил с тобой больше времени.
Раньше я никогда не задумывалась: а ведь Месье когда-нибудь умрет. На тот момент мне будет уже много лет, столько же, сколько сейчас Месье, может, больше. У меня будет муж, дети, своя жизнь. Господи, сделай так, чтобы он не умер. Господи, сделай так, чтобы я узнала об этом из последних страниц газеты. Господи, сделай так, чтобы я никогда об этом не узнала.
ЯнварьВсе, я ухожу. Бюстгальтер, чулки, платье, пальто. Ботинки. Трусы слишком далеко. Если я подойду очень близко к кровати, он проснется, и — черт возьми — он захочет узнать, почему я ухожу. А я не могу найти ни одного вежливого ответа, не сейчас.
Вторник, половина первого, и я возвращаюсь домой, — то есть я на это надеюсь.
Дверь весит тонны три, и на ней табличка — Оливье Дестель. Если это правда, если я могу себе верить, я читаю это имя в последний раз, в последний раз касаюсь этой ручки, в последний раз вижу его рожу, в последний раз любуюсь на свою в зеркале его лифта.
Мне предстоит сделать сотню пересадок, чтобы добраться до дома, и сейчас я привалилась к окну в автобусе, соединяющему Балар с двенадцатым округом, из которого надеюсь так или и иначе добраться до дома. Эта затея обещает быть непростой, но я двигаюсь на автопилоте с тех пор, как сбежала из квартиры Дестеля.
Я даже не уверена, что спала той ночью. Он храпел. Я потихоньку включила свой iPod в кровати и слушала Pink Floyd. Никаких эмоций я уже не испытывала, зато выстроила целую теорию, проводящую параллель между Pink Floyd и Вагнером, и, как ни странно, довольно стройную. Это, пожалуй, единственное представляющее интерес из всего, что я создала за последнее время, и я пообещала себе изложить ее на бумаге. Но, если я сделаю это сейчас, получится полная ерунда. Мне и так в последнее время сложно располагать слова друг за другом в нужном порядке, а сегодня утром, в этом автобусе и в таком состоянии — и вовсе невыполнимо.
![Харлан Эллисон - Время глаза [Время ока]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
