Сильвия Дэй - Обнаженная для тебя
— Ты же был в беспамятстве.
— Ева, ты никогда больше не должна становиться жертвой. Боже мой… что я едва не сотворил с тобой… — Он повернулся ко мне спиной, и плечи его поникли так, что это напугало меня не меньше, чем недавнее нападение.
— Если ты уйдешь, мы потерпим поражение, а наше прошлое победит. — Я видела, что мои слова поразили его, как удар грома. Все светильники в комнате были включены, как будто электрический свет мог разогнать тени, омрачавшие наши души. — Если ты сейчас сдашься, Гидеон, то, боюсь, тебе лучше забыть обо мне, а мне — отпустить тебя. А в результате между нами все будет кончено.
— Как я могу остаться? И как ты можешь этого хотеть? — Повернувшись, он посмотрел на меня с такой тоской, что мои глаза снова наполнились слезами. — Да я лучше убью себя, чем причиню тебе боль.
Этого я и боялась. Мне приходилось непросто с Гидеоном, которого я знала: волевым, склонным к доминированию, самостоятельно созидающим свою жизнь, — но сейчас передо мной стоял совсем другой человек. Он был ребенком, отец которого покончил с собой.
— Ничего страшного ты со мной не сделал, — сказала я.
— Но ты меня боишься, — прохрипел он. — Это у тебя на лице написано. Да я и сам себя боюсь. Боюсь, что, заснув рядом с тобой, могу сотворить такое, что погубит нас обоих.
Он был прав. Я боялась. У меня нутро стыло от ужаса.
Теперь я знала о затаившейся в нем способности к взрывному насилию, о тлеющей, но способной прорваться ярости. А ведь мы оба пробуждали друг в друге настоящую страсть. На вечеринке у Видалов я ему даже пощечину влепила, впервые применила физическую силу. Раньше я этого никогда не делала.
Такова была природа наших отношений, бурных, эмоциональных, земных и плотских. Вера, которая удерживала нас вместе, одновременно открывала нас друг для друга так, что это делало обоих и уязвимыми, и опасными. И все могло ухудшиться раньше, чем улучшиться.
— Ева, я… — Он запустил пальцы в свою шевелюру.
— Я люблю тебя, Гидеон.
— Боже! — Он уставился на меня. На его лице было написано отвращение, а уж было оно направлено на меня или на него самого, я не знала. — Да как ты могла такое сказать?
— Потому что это правда.
— Ты видишь только то, что снаружи. — Он указал на себя. — И не видишь всего того сумасшествия, всей той надломленности, что у меня внутри.
— А ты, случайно, не меня имел в виду? А то ведь, сам знаешь, я тоже не вполне в себе и тоже надломлена, — со вздохом сказала я.
— Может быть, — с горечью произнес он, — поэтому тебя и тянет к тому, кто внушает страх.
— Прекрати. Знаю, тебе плохо, но от того, что ты выплеснешь все это на меня, станет только хуже.
Бросив взгляд на часы, я увидела, что уже четыре утра, и направилась к нему, считая необходимым преодолеть свой страх, прикоснуться к нему и ощутить его прикосновение.
Он выставил перед собой руку, как бы удерживая меня на расстоянии.
— Ева, я отправлюсь домой.
— Приляг здесь на диване. И пожалуйста, Гидеон, давай хоть по этому поводу не будем спорить. Я вся изведусь от беспокойства, если ты уйдешь.
— Куда больше ты будешь беспокоиться, если я останусь.
Он смотрел на меня, потерянный, гневный, полный ужасающего желания. Его глаза молили о прощении, но он не был готов принять его от меня.
Я подошла и взяла его за руку, пересиливая охватившую меня при этом прикосновении тревогу. Нервы мои оставались оголенными, горло и рот саднило, память о его попытках насильственного проникновения — таких же, как у Натана, — была еще слишком свежа.
— Мы это пре… одолеем, — заверила его я, ненавидя себя за дрожь в голосе. — Вот поговоришь с доктором Петерсеном, и мы найдем выход.
Его рука поднялась и коснулась моего лица.
— Не окажись здесь Кэри…
— Он здесь был, и со мной все будет в порядке. Я люблю тебя. Мы это преодолеем. — Я прижалась к нему, обняла его, сунула руки ему под рубашку, чтобы прикоснуться к голой коже. — Мы не позволим прошлому отнять у нас то, что имеем. — Говоря это, я не была уверена в том, кого именно из нас двоих пытаюсь убедить.
— Ева. — Он так крепко обнял меня, что у меня перехватило дыхание… — Мне так жаль. Это убивает меня. Пожалуйста, прости меня… Я не могу тебя потерять.
— Тебе это не грозит. — Я закрыла глаза, сосредоточиваясь на нашем телесном контакте. На его запахе. Вспоминая, как, будучи с ним, не боялась ничего на свете.
— Мне так жаль… — Его дрожащие руки гладили мою спину. — Я сделаю все…
— Тсс. Я тебя люблю. У нас все будет хорошо.
— Прости меня, Ева. — Повернув голову, он нежно меня поцеловал. — Ты нужна мне. Мне страшно при одной мысли о том, что со мной будет, если я лишусь тебя…
— Я никуда не ухожу. — Кожу под беспрестанно поглаживавшими мою спину ладонями начало покалывать. — Я здесь, на месте. Больше никаких побегов.
Он помолчал, обдавая мои губы резким дыханием, а потом наклонился и закрыл мой рот поцелуем. Мое тело тут же откликнулось на этот нежный зов: я невольно выгнулась, прижимаясь к нему и привлекая его к себе.
Он принялся массировать мои груди, его большие пальцы надавливали на соски, пока они не напряглись. У меня вырвался стон, в котором смешались страх и желание, и при этом звуке он содрогнулся.
— Ева…
— Я… я не могу.
Воспоминание о том, что прервало мой сон, было еще слишком свежим. Мне было больно отказывать ему. Я знала: ему от меня требуется то же самое, что нужно было от него мне, когда я рассказала ему про Натана. Доказательство того, что желание никуда не делось, что как бы ни были безобразны нанесенные в прошлом шрамы, они не в состоянии повлиять на наши с ним отношения.
Но дать ему это было выше моих сил. Пока. Я чувствовала себя слишком ранимой и уязвимой.
— Просто обнимай меня, Гидеон. Пожалуйста.
Я заставила его опуститься вместе со мной на пол, надеясь, что сумею его убаюкать, и крепко прижала к себе, закинув на него ногу и обхватив рукой твердый, плоский живот. Он с нежностью обнял меня, поцеловал в лоб и вновь жарким шепотом попросил прощения.
— Не покидай меня, — прошептала я. — Останься.
Гидеон не ответил, никаких обещаний не прозвучало, но и объятия его не разжались.
* * *Проснулась я через некоторое время, слыша прямо под ухом ровное биение сердца Гидеона. Все лампы так и оставались зажженными, а на полу, пусть и устланном ковром, было жестко и не слишком удобно.
Гидеон лежал на спине, его прекрасное лицо казалось во сне совсем юным. Рубашка его задралась, обнажив пупок и рельефную мускулатуру брюшного пресса.
То был мужчина, которого я любила. То был мужчина, чье тело дарило мне бесподобное наслаждение, чья забота трогала меня снова и снова. Он никуда не делся. Но, судя по глубокой складке, залегшей между его бровями, продолжал страдать.
