М Автор неизвестен - Халиф на час
Когда же невольницы увидели, что Абу-ль-Хасан кончил есть и насытился, они крикнули главному евнуху: «Эй, ага, повелитель правоверных покончил с едой!» — и главный евнух подошел, и взял Абу-ль-Хасана за руку, и поднял его, и посадил на скамью. Он принес таз и кувшин и вымыл Абу-ль-Хасану руки, и одна рабыня держала для него кувшин, а другая несла полотенце, а третья — курильницу с алоэ и амброй. И когда Абу-ль-Хасан вымыл руки, он поднялся, и главный евнух пошел впереди него, вместе с невольницами и рабынями. Его привели в другую комнату, не в ту, где он был прежде, и когда Абу-ль-Хасан вошел туда, у него помутилось в голове — такая это была красивая комната: разубранная, расписанная по стенам узорами и устланная роскошными коврами. И там он нашел множество невольниц, еще красивей, чем те, которых он уже видел, и каждая держала в руках какой-нибудь музыкальный инструмент, и когда Абу-ль-Хасан вошел к ним, все невольницы встали и разом пустились петь на один напев, ударяя по струнам, а любая из них своей красотой и прелестью могла превратить богомольца в безбожника. И Абу-ль-Хасан посмотрел и увидел, что столик уже поставлен и на нем плоды всех сортов и прозрачное вино, и кубки и чаши выстроились рядами, и яства лежат в золотой посуде, украшенной драгоценными камнями.
Потом главный евнух посадил Абу-ль-Хасана, а Абу-ль-Хасан позвал невольниц, и усадил их возле себя, и стал всматриваться в этих девушек, и ум его был ошеломлен их красотой, и не знал он, какую больше любит. И он начал вкушать плоды и яства, и одну невольницу он кормил из своих рук, а другой сам клал кусок в рот, угощая ее, и он совершенно оторопел от всех этих происшествий. Наконец он обратился к одной наложнице и сказал: «О любимая, возьми кусочек этого яблока! Залечи мое сердце и сними бремя, которое ты возложила на меня с тех пор, как я тебя увидал», — и так брал у одной и давал другой, а халиф видел все это и слышал слова Абу-ль-Хасана.
Когда же Абу-ль-Хасан покончил с едой, его взяли и привели в третью комнату, великолепней, диковинней и чудесней других, а Абу-ль-Хасан все больше и больше удивлялся, особенно когда он и там увидал невольниц, да к тому же прекрасней и лучше тех, которых видел прежде. И в этой комнате тоже стоял столик, а на нем — сосуды из чистого золота, полные сластей и чистых, прозрачных напитков.
После этого его привели в четвертую комнату, еще больше и роскошней прежних — а солнце было уже на закате, — и он увидел в этой комнате три золотых подсвечника, украшенных драгоценными камнями, а в подсвечниках — камфарные свечи. И там тоже были невольницы, восхитительней всех, каких он видел, и каждая держала в руках какой-нибудь музыкальный инструмент, и когда Абу-ль-Хасан вошел к ним, они поднялись, и ударили по струнам, и завели напевы, ошеломляющие разум. И Абу-ль-Хасан посмотрел и вдруг видит: перед ним столик, весь из чистого золота, над бассейном, тоже из чистого золота, а вокруг бассейна чаши и в чашах вместо воды — чистое вино. И Абу-ль-Хасан обрадовался и возликовал. Он подошел к столику и сел, посадив невольниц возле себя, и принялся кормить и угощать их, и спрашивал, как их звать, и одна из них отвечала: «Мое имя Хабл аль-Лулу». — «Твое имя — Хабл аль-Лулу? — воскликнул Абу-ль-Хасан. — Тебя следовало бы назвать не «нитка жемчуга», а «весь жемчуг, какой только есть на свете». Но раз уж тебя так назвали, налей мне чашу, и я выпью ее из твоих рук за твое здоровье». А халиф слышал эти слова Абу-ль-Хасана и страшно хохотал.
Между тем невольница чинно налила Абу-ль-Хасану чашу вина и почтительно поднесла ее, и Абу-ль-Хасан сказал ей: «О Хабл аль-Лулу, я сейчас выпью за твое здоровье, но я хочу, чтобы ты налила еще одну и тоже выпила».
И когда Абу-ль-Хасан выпил чашу, девушка налила чашу, чтобы выпить, и потом взяла лютню и запела:
Ты коротка или долга, о ночь,
Не все ль равно — ведь мне уснуть невмочь.
Найти б мне луноликую мою,
Тогда б я не стерег луну твою.
А Абу-ль-Хасан до того возликовал, что едва не потерял разум. Он принялся плясать без музыки, и ему казалось, что комната пляшет вместе с ним, и не понимал он, во сне это или наяву.
Потом он обратился к невольнице, сидевшей близ него, и спросил: «О любимая, как твое имя?» — и та ответила: «Мое имя Наджмат ас-Субх», — и Абу-ль-Хасан воскликнул: «Не нужно тебе такое имя, ибо, клянусь Аллахом, твое чело светит ярче утренней звезды! Будь добра, о любимая, налей мне чашу и напои меня». И Наджмат ас-Субх налила чашу и протянула ее Абу-ль-Хасану, и тот взял чашу и выпил ее, а девушка налила себе, и выпила, и ударила по струнам, и запела, и Абу-ль-Хасану представилось, что комната пляшет вместе с ним.
И затем Абу-ль-Хасан обошелся так же с третьей не' вольницей, с четвертой и с прочими, пока не обошел иХ всех по очереди, а халиф смотрел, как ведет себя Абу-ль-Хасан, и смеялся над ним, особенно когда видел, как тот разговаривает с невольницами и спрашивает каждую, как ее зовут.
И когда Абу-ль-Хасан выпил сам и дал выпить невольницам, каждой по очереди, халиф послал приказ Хабл аль-Лулу, и та взяла чашу, наполнила ее вином и положила туда банджа. Она подала чашу Абу-ль-Хасану и сказала: «О повелитель правоверных, твоя рабыня сложила сегодня красивую песню, и я хочу, чтобы твое величество выпило из моих рук эту чашу, а я спою тебе песню». А Абу-ль-Хасан полюбил эту невольницу великой любовью, и он взял у нее чашу и молвил: «Ты бесподобная красавица своего времени и моя любимая!»
Потом он поднес чашу к губам, а Хабл аль-Лулу взяла лютню и спела Абу-ль-Хасану такую песенку:
Прохожий! Сколько мне ночей не спать?
О, сколько дней печаль мою скрывать?
Ты моему любимому шепни:
«Как смеют бесконечно длиться дни?»
И Абу-ль-Хасан пришел в восторг, и восхитился невольницей, и воскликнул: «О душа моя, о жемчуга всего мира, о сердцевина моего сердца! Если я повелитель правоверных, повтори мне твою песенку еще раз!» И Хабл аль-Лулу повторила для него песню и еще раз спела ее, а когда она кончила, Абу-ль-Хасан поднес чашу ко рту, и выпил ее, и воскликнул: «Я выпил эту чашу за твои глаза!» — и не успело вино утвердиться у него в утробе, как он упал и заснул словно убитый.
И тут халиф вышел, не помня себя от смеха, и велел невольницам снять с Абу-ль-Хасана халифскую одежду и одеть его в платье, которое было на нем, когда халиф принес его во дворец, а потом послал за рабом Масруром, который притащил на себе Абу-ль-Хасана, и сказал ему: «О Масрур, взвали его на спину, отнеси и положи на место, в ту комнату, из которой мы его взяли, и оставь дверь в комнату открытой». — «Внимание и повиновение, о повелитель правоверных», — ответил Масрур, и взвалил Абу-ль-Хасана на спину, и отнес его на место, и положил. А халиф очень развеселился из-за Абу-ль-Хасана, и грудь его расправилась, и он воскликнул: «Завтра он будет Абу-ль-Хасаном, а сегодня был халифом и отомстил своим врагам — имаму и четырем старым сторожам, что живут в его квартале!»
