Станислав Пшибышевский - Заупокойная месса
Казимир Пойду, куда хочешь.
Пауза.Бронка вдруг весело Помнишь ты нашу чудную поездку по озеру вчера и третьего дня?
Казимир задумчиво, смотря вдаль Помню.
Бронка быстро, потом тише Чего ты вдруг задумался и так и впился глазами в синюю даль, в даль снега и черных полей?.. Когда стает снег, на них зазеленеют свежие ростки…
Казимир точно эхо Да, когда стает снег…
Бронка Казя, ты в самом деле любишь меня?
Казимир Люблю.
Бронка Но ты знаешь, что я люблю только одного Тадеуша?
Казимир Знаю.
Бронка И ты так прекрасен, что отвернулся бы от меня, если бы я отвечала тебе любовью?
Казимир Да, я отвернулся бы от тебя, если бы ты хотя одним движением показала, что любишь меня.
Бронка А если бы я тебя о чем-нибудь попросила — очень, очень, — ты бы исполнил?
Казимир Что?
Бронка пытливо Все равно…
Очень короткая пауза; смотрят друг на друга.Казимир задумчиво Ну, все, все.
Бронка вдруг Где коньки?
Казимир На что тебе коньки?
Бронка Так, для виду, для виду…
Казимир Хорошо. Как хочешь…
Бронка Пусть случится!
Казимир Гм… Пусть случится…
Бронка со страшным ужасом Ведь это должно свершиться?
Казимир Да. (Улыбается.) Но зачем же ты велела созвать рыбаков? К чему люди? Фонари?
Бронка смотрит на Казимира Правда, правда… Ведь можно все-таки сделать, что никто и не увидит. Ха-ха-ха! Какая глупая мысль!.. Они еще способны в последнюю минуту спасать человека… Ха-ха-ха!.. Ох, какую глупую комедию мне подсказало мое разжалобившееся сердце…
Звонит.Восьмое явление
Лакей Что прикажете?
Бронка Скажи, что сегодня не будет рыбной ловли. Завтра утром, завтра утром, понимаешь?
Лакей удивленно Уж все готово.
Бронка Ну и отлично. Но только лов рыбы будет завтра утром… — О, и какой еще рыбы!..
Лакей Значит, фонари не понадобятся?
Бронка Ты все еще не понял меня?
Лакей Понял, пани. Но снег на озере уже разметен.
Бронка Вот и хорошо.
Лакей И прорубь прорублена.
Бронка Еще лучше.
Лакей Значит, прикажете отменить?
Бронка Господи, уже тысячу раз я сказала тебе…
Лакей кланяется и уходит.Девятое явление
Казимир Ну, идем.
Бронка Идем… Тебе ведь все равно, скучать здесь или там?
Истерично смеется.Казимир О, совершенно… Итак, я своей особой украшу странное, или лучше — самое обыкновенное происшествие — двое людей попали в прорубь!.. (Смеется.) Даже завещания писать не надо…
Бронка нервно Ха-ха-ха… Конечно, без завещания, без завещания… Ну, ты готов?
Казимир Давно готов.
Бронка Так идем же, идем…
Осматривает комнату, прощается с ней взглядом. Оба уходят.Десятое явление
Макрина Пошли, пошли уже… Моя жатва… моя жатва… Одну несла я на своих руках… а теперь другую… другую… (Подходит к кушетке, тихо обходит комнату.) Здесь сидел этот дорогой, белый голубок… Здесь… я ее больше всего любила… (Обходит комнату, дотрагивается до всех вещей и мебели.) Тут… тут моя голубка лила свои слезы. (Подходит к креслу) Здесь еще сегодня утром сидела Бронка… Бронка… И она уж не вернется, нет, не вернется… И тот сокол не вернется. Так должно было случиться… Белый призрак ее матери бродит по дому и зовет… зовет… Уж не вернется, никогда больше не вернется… А теперь уж я останусь здесь…
Садится и остается неподвижно на месте. Занавес.СТАТЬИ
О ДРАМЕ И СЦЕНЕ
© Перевод с польского В. Крыжановская-Тучапская
Я хочу дать широкой публике хотя бы в самых грубых чертах контур того, что я хотел сделать и что рано или поздно сделаю.
Итак, — мои взгляды на театр вообще и на игру актеров в частности.
Чтобы обосновать мои взгляды на драматическое искусство, я должен прежде всего обратить внимание на ту огромную пропасть, которая отделяет прежнюю драму от новой.
Прежняя драма, до Ибсена, была в сущности внешней драмой. То, что вызывало драматический конфликт, появлялось извне, — и это были внешние силы, которые оказывали то или другое действие на героя и доводили его до того или другого драматического положения, так что на самом деле драма разыгрывалась вокруг героев, а не в них самих.
В этом причины существования так называемой героической и типической игры актеров, когда актер мог распоряжаться своими ногами и руками по личному усмотрению, ходить по сцене в лживой, напыщенной «героической» позе, какую можно видеть и теперь на оперных сценах.
Упрекать в этом актера было невозможно. Душа его реагировала только на внешние факторы, ставившие его в драматическое положение, а потому ему приходилось сильно и резко подчеркивать свое отношение к этим факторам, а это отношение было ограничено тесным кругом первобытных чувств: любви, ненависти, мести, отчаяния и т. д. Задача актера в прежней драме была сравнительно легкой. Чем громче он кричал, чем больше метался по сцене, махал руками и ногами, тем большей славой и уважением его окружали современники.
Новая драма почти совсем игнорирует эти внешние факторы. Все происходит в душе героя, в его сердце — начало и конец драмы. Герой греческой драмы — игрушка в руках богов, герой новой драмы тоже игрушка — в руках собственных инстинктов, он — жертва борьбы и разлада своей собственной души, неведомых сил своего сердца. Герой греческой драмы мог преспокойно закрыть свое лицо маской: публике не было никакого дела до того, что происходит в его душе, ее внимание поглощала драма, которую боги готовили герою. Во время Шекспира и после него вся драма исчерпывалась внешними судьбами героя. Конечно, о таком гении, как Шекспир, здесь не может быть и речи.
