rain_dog - Еще одна сказка барда Бидля
Одеваюсь и бездумно спускаюсь в сад, иду мимо цветущих розовых кустов - розовые, нежно оранжевые цветы, лососевые, как говорит мама. А еще белые и красные. И подхожу к яблоням - с упавших на землю плодов лениво взлетают осы, только что копошившиеся в нежной сахарной мякоти. Пахнет яблоками, я срываю одно, румяное, с красным бочком, но все еще кисловатое и не наполнившееся соками - я люблю именно такие.
Завтрак на нашей кухне - утро такое ясное, свежее, и все они трое кажутся мне необычайно юными, словно умытыми волшебной росой, что стирает годы и тревоги с их лиц. Весь день поздравления, даже Дамблдор забегает на пять минут с подарком, многозначительно улыбается и желает мне столько успехов и счастья, что мне пришлось бы прожить не одну жизнь, чтобы его пожелания исполнились. Мы садимся за стол ближе к вечеру - гостей совсем немного, и мне чуточку обидно, что в очередной раз нельзя пригласить друзей - но это уже даже не обсуждается, в особенности после возрождения Волдеморта. Я уже привык праздновать со взрослыми - вот дядя Ремус с Тонкс, Кингсли, еще несколько общих друзей мамы и папы, Сириус.
- Кстати, Лили, если Гарри пошел в вас с Джеймсом - такой же молодой да ранний - быть тебе скоро бабкой! - смеется он, подливая себе и мне шампанского.
И она тоже смеется. Невероятно прекрасная - кружева, кремового цвета платье, волосы рассыпались по плечам. Прекрасная, как маггловская принцесса… И она, как и все, поднимает свой бокал, наполненный шампанским, чтоб пожелать мне столько счастья и радости, сколько просто не может вместить мир, особенно такой маленький и немноголюдный, как мой.
А когда становится темно, папа и Кингсли с таинственным видом поднимаются из-за стола, обещая нечто особенное. И подмигивают мне. Я не понимаю, почему они думают, что фейерверки, которые мы запускаем каждый год на Рождество и мой день рождения, должны после стольких лет являться для меня сюрпризом. И все встают из-за стола, чтобы выйти в сад, мама и Сириус впереди, как дети на празднике. И исчезают в темноте, которая через мгновение осветится многоцветными огнями. А я, как глупый подросток, чуть задержусь за столом, чтобы допить вино еще и из маминого бокала. Она же не будет сердиться? Она же даже не вспомнит, когда вернется, что в ее бокале еще что-то оставалось. А мне так хочется. Наверное, это и спасает мою никчемную жизнь. Потому что, когда я отрываюсь от чужих бокалов, я замечаю, что от наших фейерверков стало вдруг как-то слишком много света, зеленого, красного. И они взрываются с вовсе не характерными для петард и ракет короткими, режущими воздух глухими хлопками. И я слышу отдельные выкрики, знакомые и незнакомые голоса, вскакиваю из-за стола, еще только смутно начиная осознавать, что что-то идет не так, бросаюсь к ним, выхватывая палочку из кармана куртки, которую мама полвечера уговаривала меня накинуть. Но я не успеваю к ним на помощь, потому что кто-то темный, кого я не вижу, крепко обхватывает меня поперек груди. Я еще ничего не понимаю, пытаюсь вырваться, но тот, кто держит меня, не ослабляет хватки. Я откидываю голову назад и чувствую, что мой затылок упирается во что-то абсолютно гладкое. Таким не может быть лицо. Там, позади меня… это человек в маске, в глухой белой маске, какие бывают только у Упивающихся, у тех, кто служит моему врагу… И тогда я пытаюсь кричать, не потому, что мне страшно, что меня сейчас убьют, нет, но потому, что там мама, папа, Сириус. И я должен помочь им, но тот, кто держит меня, быстро и грубо зажимает мне рот. Я пытаюсь согнуться, ударить его ногой, но у меня ничего не выходит. А он не произносит ни слова, я слышу только его прерывистое дыхание, приглушенное страшной маской. Там, впереди, в темноте, происходит что-то ужасное, я чувствую это, хотя и не могу ничего различить за многорукими тенями деревьев. Пока на поляну прямо передо мной не вылетает дядя Ремус. У него соверенно растерзанный вид, кровь на груди, он обводит дом и веранду безумным взглядом, пока не замечает меня в руках у черного человека. И поднимает палочку, чтобы отнять меня у него, но тот, кто только что так крепко сжимал меня, не позволяя даже двинуться, внезапно легко, как котенка, швыряет меня вперед, так что я оказываюсь буквально в объятиях у Люпина. И я слышу глухой голос из-под маски:
- Аппарируй с ним, Волк, немедленно. Иначе никто вас не спасет.
И мы аппарируем в Нору, а я даже толком не понимаю, что с нами случилось.
Там, в Норе… они очень долго не знают, как сказать мне правду, о которой я уже прекрасно догадался и сам. Молли укутывает меня пледом, тычет в руки кружку с чаем, который я даже, кажется, пью. Уже перед самым рассветом появляется Кингсли, они долго шепчутся на кухне, а потом он подходит ко мне.
- Гарри, ты…
- Они их убили, да? - я не поднимаю головы. - Кинг, не ври мне, я не маленький. Они убили моих родителей и Сириуса, да?
- Да, Гарри, - спустя одно бесконечное мгновение подтверждает он. - Спаслись только ты, Тонкс, Ремус и я. Прости меня.
- За что, Кинг? За то, что ты не умер? Разве за это просят прощение?
Я не плачу, не устраиваю истерик, не ищу сочувствия. Зачем? Все, что у меня было… У мамы волосы пахли корицей и яблоками… Сириус подмигивал мне с другого конца стола, салютуя бокалом… Папа трепал мои волосы, дарил бесконечные метлы, а его мантия так красиво развевалась, когда он уносился через камин в свой аврорат. А еще он все время что-нибудь ронял. Все, что у меня было…
На похоронах я просто смотрю на них - мама, папа, Сириус. Это не они. То, над чем произносят выспренные речи Дамблдор, Кингсли, еще какие-то люди из аврората - это не они. А они ушли. Туда, где я больше никогда не смогу им рассказать обо всех своих глупых секретах, которые утаивал от них. Туда, где мама никогда больше не назовет меня «мое солнышко». А если и назовет, я не услышу ее голоса. Я смотрю на мир, в котором их больше нет. И он не изменился. Просто их нет. И от их отсутствия образовалась какая-то черная дыра, но ее никто не замечает, кроме меня. Я почему-то смотрю на свои руки, подношу растопыренные пальцы близко- близко - но они пусты. Я не ловец душ. Я не плачу. Вообще. Ни разу.
Зато я плачу теперь, в этом подвале, слезы беспрепятственно струятся из моих глаз, а я даже не могу поднести руку к глазам, чтобы их смахнуть. Я чуть поворачиваю негнущуюся шею, чтобы стереть их о рукав моей толстовки. Ткань кажется мне непривычно жесткой.
А после похорон они сразу отправляют меня в Хог.
* * *
Начало моего шестого курса проходит, словно в тумане. Я как-то совершенно неожиданно обнаруживаю себя уже не помогающим Хагриду у загона с единорогами и таскающим малышам траву для подстилок, а сидящим за длинным факультетским столом в Большом зале. Кругом люди, люди, кто-то хлопает меня по плечу, пытается говорить мне что-то ободряющее или выражать соболезнования, но мне все это кажется просто гулом, жужжанием сотен насекомых, смысл которого до меня не доходит. Мои антенны настроены только на двух людей - на Рона и Герми, которые садятся с двух сторон от меня, словно охрана, и стараются не подпускать ко мне сердобольных однокурсников и всех тех, кто абсолютно уверен в том, что их слова для меня сейчас бесценны.
