rain_dog - Еще одна сказка барда Бидля
Так вот, народу в Хоге было столько, что у меня немедленно разболелась голова, и первые дни я только ходил на уроки или прятался в спальне, но постепенно мне стало это нравиться - нет, не то, что на меня все обращают внимание и чего-то от меня хотят, нет! В Хоге у меня очень быстро возникло четкое ощущение, что это такое место, что со мной (да и со всеми остальными!) здесь может случиться ну буквально все, что угодно! И это мне понравилось! Видимо, именно поэтому и начало незамедлительно случаться с периодичностью примерно раз в год по-крупному, не считая мелочей из серии «упал с метлы», «был ночью в Запретном лесу», «был едва не убит троллем», «чуть было не съела трехголовая собака». Ведь чуть не считается! Поэтому я родителям о такой повседневной ерунде даже не писал, думаю, они не очень хотели бы узнать, а вот чем кормят да какие у меня оценки, это да, писал во всех подробностях, судя по их письмам это и было единственное, что их интересовало.
Так что конец первого курса я встречал в больничном крыле без сознания, полагая это, в общем-то, в порядке вещей.
То, что меня чуть было не убил Квирелл, наполовину оказавшийся Волдемортом, а до этого целый год учивший меня да и других детишек Защите от Темных искусств, которую, судя по его незавидной участи, он сам изучил недостаточно хорошо, никого, похоже не удивляло. Кроме моих родителей, которых я, очнувшись, обнаружил у своей постели. У меня был жар, и мама вытирала мне пот со лба и плакала. И когда я увидел ее, я незамедлительно попытался сообщить ей самое главное - о том, кто меня спас, но, только взглянув в ее огромные, полные слез глаза, сразу понял, что лучше не сейчас. Мне ведь было уже двенадцать, и радовать родителей рассказом о том, что Квирелла убила какая-то черная тень, метнувшаяся на него из зеркала и без особых церемоний придушившая, мне не хотелось - я хорошо помнил участливые лица колдомедиков в Мунго. Вместо этого я выслушал мамино взволнованное «как я рада, что ты жив, сынок, лапочка, солнышко, заинька, и как я хочу забрать тебя немедленно из этой смертоубийственной школы». Если первая часть ее заявления не вызвала у меня никаких возражений, то насчет школы я был не согласен. Во-первых, у меня уже были друзья, летняя разлука с которыми откровенно пугала, во-вторых, наша домашняя уединенная жизнь уже казалась мне какой-то пародией на дом престарелых.
И тут в Больничное крыло врывается вихрь! Настоящий, в лице моего папы в алой аврорской мантии! И вихрь этот волочет с собой спокойного, как зимнее озеро, седобородого старца:
- Альбус, - кричит папа, - как Вы вообще могли такое допустить? Хранить такую вещь в школе, намеренно используя ее как приманку для последователей Вы-Сами-Знаете-Кого! Здесь же дети! Или они у Вас тоже приманка?
- Успокойтесь, Джеймс, - ласково говорит старец, - хотите шоколадную лягушку? Хочешь лягушку, Гарри?
И Альбус Дамблдор падает, раскинув руки, медленно-медленно, со смотровой площадки Астрономической Башни, глядя мертвыми глазами в ночное небо, на котором уже разгораются первые звезды.
* * *
О, Мерлин, что со мной? Я, кажется, сейчас потеряю сознание! Опять болит голова, а я даже не могу сжать руками виски, чтобы облегчить боль. Мне так плохо, что я готов вырвать цепи из стены, но вместо этого просто повисаю на них. Я изворачиваюсь, прижимаюсь виском к прохладной стене, но она недостаточно холодная. Сейчас мне хотелось бы, чтобы тут было сыро, по стенками струилась вода, капала, разгоняя тишину и мрак… И можно было бы попытаться лизнуть стену и напиться. Сырое подземелье, кромешная тьмы, шорох у моих ног… Крысы! Да, да, Крысы, вернее крыса, Петтигрю, я вспомнил! Третий курс, дементоры, Сириус! Когда я вызываю Патронуса у озера, кто-то кладет руки мне на плечи и держит до тех пор, пока мой серебристый олень не наливается достаточным светом для того, чтоб разогнать всех дементоров в мире. И я знаю, что это не Гермиона, в ужасе замершая сейчас за деревом - у нее нет таких призрачных длинных невесомых пальцев, и она не может прижимать меня к своей груди, просто стоя у меня за спиной - мы с ней одного роста.
Когда я приезжаю домой на лето, у нас творится черт знает что! Отец не встречает меня, как это всегда бывает, на вокзале - когда я выхожу из Хогвартс-экспресса, я вижу на перроне только маму и почему-то Кингсли. Они бодро улыбаются, и в то же время будто стараются не смотреть мне в глаза, просто отводят взгляд. Мы едем на министерской машине, которую Кингсли вытребовал для того, чтобы сопроводить нас с матерью домой, перебрасываемся незначительными фразами. Понятно, что при посторонних они не станут расспрашивать меня о том, что же случилось на самом деле в школе, к тому же я уверен, что все, что необходимо, им уже разъяснил Дамблдор. Но у меня на языке буквально вертится один вопрос, и вот его я могу задать только отцу. Как? Как так получилось, что его лучший друг безвинно провел столько лет в Азкабане, в то время как отец, будучи аврором, имел тысячу и одну возможность как следует расследовать его дело? Но получить ответ в тот день у меня не получается - когда мы приезжаем, обнаруживается, что отец безбожно пьян.
- Так уже несколько дней, - как-то подчеркнуто спокойно и буднично объясняет мама, - иди наверх, переодевайся, сейчас будем обедать.
Отца я вижу только вечером - он смотрит куда-то мимо меня отсутствующим взглядом, пытается глупо улыбаться.
- Понимаешь, Гарри, - он даже пытается что-то объяснить, но, видя, что связная речь дается ему с трудом, просто разводит руками и, держась за стену, удаляется в направлении кухни.
Но отцовское пьянство заканчивается так же неожиданно, как и началось. Через день он уже безукоризненно выбрит, одет, собран, треплет меня по вихрам, уже стоя в дверях, собираясь на работу, и очень напряженно произносит:
- Сынок, я виноват. Мы обязательно поговорим с тобой вечером. Верь мне, - а потом спрашивает совсем беззащитно, наивно, словно надеясь на чудо, - ты простишь меня, правда? Я скотина…
И за эти слова и его открытый совершенно беззащитный взгляд я готов простить ему все - и его мнимое предательство, и это дурацкое трусливое пьянство.
Мы сидим с ним вечером за столом, и он, комкая в своих больших ладонях какую-то бумажку, пытается рассказать мне щемящую историю про дружбу, обманутое доверие, предательство и бездействие, а мама, сидя тут же на уголке стула, время от времени повторяет, иногда всхлипывая:
- Джеймс, какие же мы все-таки…Как мы могли… Только дети и кот…
Да, она не так далека от истины - в спасении Сириуса поучаствовали мы с Герми и Роном (да, вот теперь я их вспомнил, всех-всех!) да ее незабвенный кот, ставший товарищем черного пса по ночным прогулкам. И еще кто-то поучаствовал… Тот, кто положил мне на плечи призрачные руки, отгоняя дементоров.
