Ксавьера Холландер - Парижское Танго
Самым лучшим районом для созерцания этих бывших конюшен является район Мэйфейр, ограниченный улицами: с запада – Парк Лейн, с востока – Бонд Стрит, с юга – Пиккадилли, а с севера – Оксфорд Стрит. Я гуляла по этому району часами и все равно не познакомилась как следует с сотнями улочек, переулков и тупиков. Возможно, тот факт, что в этом районе расположены некоторые самые прекрасные в мире магазины и лавки, несколько замедлил темп моей экскурсии, но зато эти магазины помогли наполнить мои прогулки в этом районе в теплые солнечные дни самыми счастливыми впечатлениями, какие я имела в каком-либо городе.
Еще мне бросилось в глаза, как стареют англичанки: красиво и изящно. Англичанка воспринимает старение, как неизбежность, с которой приходится не только сталкиваться, но которую надо и приветствовать, как естественную стадию жизненного цикла. И с таким отношением она создает вокруг себя атмосферу обаяния.
Североамериканки воспитаны иначе, они благоговеют перед юностью, как будто она единственно стоящий период жизни. Постоянно воюя с временем, североамериканская женщина являет собой поистине печальное зрелище. Не потому ли это, что старение обычно связывают с упадком сексуальной активности? Не потому ли, что привыкли считать: раз уже сорок, пора браться за вязание, а не увлекаться юношескими забавами.
К счастью, сексологи и их последние исследования в области возрастной сексуальности ставят конец этому устарелому мышлению. Все больше и больше газет и журналов уделяют много внимания этой теме. Результаты исследований почти единодушно показывают, что нет никаких оснований для того, чтобы не наслаждаться полнокровной сексуальной жизнью в возрасте восьмидесяти лет.
Возможно, англичане знали это всегда. Что же они знают о сексе? Почитайте. Оказывается, у англичан есть еще кое-что, кроме надменно вздернутой верхней губы.
33. ГУЗКА, СМАЗАННАЯ МАСЛОМ
За месяц я основательно познакомилась с главными, представляющими для меня интерес, местами и стала считать Лондон своим родным городом. Мне повезло, я завязала нужные связи и узнала нужных людей; я даже стала членом клуба «Трэмпс» («Странники»), наиболее элегантного частного клуба с рестораном и дискотекой. Это большая честь – получить членство в течение четырех недель, тогда как существует громадная очередь желающих вступить в него и большинству из них приходится ждать не менее года.
Ночная жизнь в Лондоне представляет собой странное зрелище – пивные закрываются в 11 вечера, а метро – в 12; даже автобусы после полуночи ходят не все. Однако, для тех, у кого есть деньги и связи, ночь длится бесконечно и бесконечен выбор мест развлечения: «Аннабел 3», «Плейбой», «Трюфели», «Пентхауз» – и это только немногие из них.
Однако, чтобы провести в Лондоне «необычный» вечер, не обязательно посещать ночные клубы. Я вспоминаю один вечер с Винсентом, красивым кареглазым мужчиной, с которым познакомилась в «Пентхаузе». Он был более шести футов ростом, имел мускулистое тело и длинные ноги. Когда он улыбался, под глазами собирались симпатичные морщинки (а улыбался он часто), и хотя он был темный шатен, его усы и виски были рыжеватого цвета.
Винсент был из титулованной семьи, но зарабатывал себе на жизнь помощником директора школы высшей степени в Манчестере. Школьные занятия еще не начались, поэтому была возможность наслаждаться романом несколько недель, пока его работа не разлучила нас.
Мы были приглашены на открытие новой картинной галереи – приглашение поступило от Марии и Казимира – прелестной молодой польской княгини и ее столь же приятного спутника, поляка. Открыть галерею они решили демонстрацией фильмов датского художника с явными патологическими отклонениями – «Грязного датского Оскара», как они называли его. Мы спустились в подвал, где собирались показать фильм, растянулись на ковре – Мария, Казимир, Винсент и я, а также целая группа преуспевающих, скромно выглядевших мужчин и женщин; некоторые из них были коллекционерами, другие – дилерами, а остальные, как и мы, друзьями друзей.
Фильм, который с первого кадра был сюрреалистским, начался с показа двух занюханного вида мужчин, сидящих на столе, один из них был босой и под ногой у него лежала французская булка. На следующем кадре появилась женщина с короткой стрижкой и гримом 30-х годов. Она лежала на столе, а двое мужчин стояли сзади нее. Затем было несколько наплывов на батон, который выскользнул из-под ноги мужчины, а тот, в свою очередь, пошел и лег в углу ванной, стены которой были обрызганы мочой. К этому времени я уже не знала, смотрим ли мы фильм о гигиене или же о рехнувшемся гурмане.
В другой сцене женщина лежала на спине, а батон, подобно стоячему пенису, торчал у нее на животе. Оба мужчины, стоя рядом, наблюдали за ней. На одном из них был монашеский клобук, закрывавший лицо и глаза.
Дама перевернулась на живот, один из мужчин выступил вперед, раздвинул ее ягодицы и впихнул длинный, узкий батон в задницу. Нет, это был не чокнутый гурман, а совсем наоборот! Другой мужчина тоже сделал шаг вперед и острым ножом располосовал ее спину. Оттуда потекла густая, медузообразная масса. Мужчины начали пожирать этот соус – человеческий соус.
Сначала они обходились вилками и ложками; затем, поняв, что соблюдая приличия, они никогда не добьются успеха в Голливуде, стали черпать жидкую плоть руками, все глубже и глубже погружаясь в женское тело. Тут же крупным планом было показано искаженное болью лицо женщины, а затем последовала заключительная сцена, явно не принесшая премию создателям фильма – один из мужчин закатал рукав рубашки и запустил руку глубоко внутрь тела женщины, извлекая злополучный батон. В этот момент я подумала, что кто-то познакомил датского сценариста и режиссера с английским выражением «сладкая булочка в печке», но при этом в процессе перевода что-то исказилось.
Наконец, наступил последний кадр – и если у вас слабый желудок, закройте глаза и пропустите эти строки. Сверкнул нож, разрезавший буханку напополам, и на стол медленно вывалились человеческая печень и другие внутренности. Наконец-то, к счастью, на экране появилось слово «конец». По-моему, очень своевременно.
Что за безобразное и болезненное искусство! С известной долей критики все это можно кратко обозначить одним словом: чушь собачья!
Молчаливая, несколько позеленевшая от полученных впечатлений, публика стала выходить из подвала, а Винсент и я поторопились к его красной спортивной машине. Мы опустили верх и поехали вдоль Парк Лейн, вдыхая свежий воздух, который помог нам восстановить нормальный цвет лица.
Ветер развевал мои волосы, когда мы ехали на юг по Парк Лейн; справа, в темноте, простирался Гайд Парк, а слева величественно вырисовывался отель «Дорчестер», знаменитый на весь мир еще с 30-х годов. Затем в поле зрения возник новый лондонский «Хилтон», тридцать этажей которого нависали над Гайд Парком (к большому неудовольствию консервативных лондонцев).
