Алана Инош - У сумрака зелёные глаза
– Ну, надеюсь, в третий раз замещение проводить не придётся, – сказал он, накладывая швы. – Теперь только фильтрация. Всё, что останется от яда, будет переработано организмом и пойдёт на выработку устойчивости. Собственно, она уже начала вырабатываться.
Из спальни вынесли второй тазик с испорченной кровью, лорд Эльенн сдёрнул с рук перчатки и вышел, и Эрика тут же влажно и мягко приникла к моим губам. Несколько раз подряд поцеловав меня, она сказала:
– Люблю тебя.
– И я тебя, моя красавица, – ответила я.
Она, усевшись на край постели, глубоко заглянула мне в глаза.
– Тебя что-то мучит, Аида. Скажи мне.
Я вздохнула и призналась:
– По дороге к тебе я убила человека. Меня непреодолимо обуяла жажда крови... И я не рассчитала – просто загрызла его, не справившись с собой. До больницы я его не довезла.
Эрика задумчиво ворошила мои волосы.
– Тебя тяготит периодическое пробуждение вампирских инстинктов... Но такова твоя суть, твоё естество. Это надо принять. А если рядом тот, кто любит тебя такой, какая ты есть... – она с улыбкой прижалась носиком к моему носу, – грех унывать.
– Ты мой маленький зубастый философ, – нежно сказала я. – Знаешь... Скажи мне кто-нибудь в начале моей охотничьей карьеры, что я влюблюсь в вампира, я бы этого шутника прибила.
Глаза Эрики лукаво замерцали, и вместо ответа она снова взяла в сладкий влажный плен мои губы. Потом она опять принесла мне кровь на подносе с цветочками, и, хочешь не хочешь, а пришлось выпить.
На следующий день в спальню вкатили громоздкий аппарат, от которого отходили прозрачные трубки.
– Откуда у вас такая техника? – удивилась я.
– Всем новым донорам перед первым использованием проводится очистка крови, – ответил лорд Эльенн.
Аппарат заработал, и прозрачные трубки стали алыми: в них циркулировала моя кровь.
– Всё-таки почему вы так возитесь со мной? – снова спросила я.
Лорд Эльенн задумчиво посмотрел на меня.
– На то есть причины.
– И какие?
Но он опять ушёл от ответа. После второго замещения крови и очистки на аппарате у меня осталось только некоторое недомогание, а в целом в самочувствии произошли заметные перемены к лучшему. Я уже могла садиться без посторонней помощи, и при этом не кружилась голова, всё тело повиновалось мне вполне нормально, но вставать самой мне ещё не разрешали. Когда я, не утерпев, выбралась из постели и подошла к окну подышать свежим воздухом, вошедшая Эрика воскликнула испуганно:
– Ты что? Рано ещё! А ну-ка, в кроватку.
Она отвела меня к постели и уложила, а я утянула её с собой. Смеясь, она угнездилась у меня под боком, и я прижала её к себе, ловя ртом её губы. Они с готовностью раскрылись навстречу моим, а рука шаловливо забралась ко мне под рубашку.
Ещё через пару дней я смогла уже вполне уверенно ходить. Лёгкая тошнота ещё накатывала временами, но я не обращала на неё внимания. Я выжила после отравления смертоносным ядом, и теперь меня больше нельзя было им отравить.
Бродя днём по дому, я из любопытства заглянула в кабинет лорда Эльенна. Он уже тогда использовал свой солнцезащитный состав и мог уезжать по делам в светлое время суток. В этот момент его как раз не было дома, а Эрика спала у себя в комнате с закрытым плотными чёрными занавесками окном.
Кабинет хозяина дома был выдержан в солидном и серьёзном, классическом стиле, очень спокойном, мужском и строгом. Всё здесь говорило о высоком статусе и достатке владельца: тёмная массивная мебель, кожаное рабочее кресло, ковры, золотое пресс-папье, настольная лампа с зелёным абажуром... Ну, ты помнишь. Я присела в кресло, оценив его удобную форму и внушительные размеры, подержала в руках ручку с золотым пером, приоткрыла верхний ящик стола. Да, конечно, ты права – в чужих вещах рыться нехорошо. Да я и не рылась – так, глянула. Но то, что я увидела там, повергло меня... не скажу, чтобы в шок, но в кратковременный ступор – как минимум.
Там лежала моя старая, самая первая, раскрашенная вручную фотография – та, которую мама выслала моему настоящему отцу, чтобы он прислал денег мне на учёбу. Снимок был помещён в рамку, под стекло. С дико бьющимся сердцем я вытащила его оттуда и прочла дарственную надпись, сделанную рукой мамы: «Эльезеру от Гречанки».
Теперь стало ясно, что за причины были у лорда Эльенна, чтобы меня спасать.
А за первым ступором таки настал шок. Ведь это означало, что Эрика – моя сестра. А я спала с ней... И уже успела влюбиться.
Но неужели Эрика ни разу не видела у отца этой фотографии? Неужели в детстве не совала никогда нос в папин стол, как делают любопытные шустрые дочки? Хотя на этом снимке меня было трудно узнать: я весьма сильно изменилась с тех пор. Косы крендельками по бокам, густая чёлка до бровей, нелепое, не по годам «взрослое» платье, перешитое из маминого, наведённый рукой ретушёра румянец и кукольные губы бантиком, подкрашенные только ближе к середине – по тогдашней моде. Нет, я бы сама себя здесь не узнала. Да и подписано «от Гречанки». Ни имени, ни адреса.
«Моя прекрасная Гречанка» – так, наверно, он называл маму. Казанова хренов.
Эрика, милая моя Эрика... Как же в моём сердце уживутся две любви к ней – как к сестре и как к женщине? Вся беда была в том, что родственные узы налагали для меня моральный запрет на интимные отношения. Ты скажешь: можно подумать, будто моя любовь к девушкам – верх моральности и правильности. Но вот такой у меня бзик: то, что я люблю делать с девушками в постели, с родной сестрой, пусть и только по отцу, я делать не могу.
Со всей этой вознёй вокруг меня Эрика не спала несколько суток, и только теперь, когда я окончательно пошла на поправку, она позволила себе прилечь и уснула так сладко и крепко, что у меня не хватало духу её разбудить. Мне понятна твоя ревность, Алёнка, ты тогда всё правильно почувствовала своим ясновидящим сердечком. Мои чувства к Эрике были очень глубоки, и я, наверно, до сих пор её люблю. Как сестру, конечно: после того как я узнала о нашем кровном родстве, прикоснуться к ней как к любовнице я больше не смогла. При всей свободе моих нравов и нестандартности морали, есть во мне какие-то внутренние рамки, за которые я переступить не могу. Моя мать была красивой женщиной – вполне в моём вкусе, но я не могла бы и помыслить о том, чтобы переспать с ней, потому что она – моя мать. Так и с Эрикой. Видимо, отчасти зов родной крови сыграл со мной злую шутку: почувствовав душевную близость, незримое внутреннее сродство и непонятно откуда взявшуюся приязнь, я решила – вот она, девушка моей мечты, моя половинка. Да ещё и это знакомое тебе чувство дежавю: тогда я ещё не знала, что Эрика – реинкарнация Луизы-Эмилии, но смутное ощущение, будто я её знаю, тоже сыграло свою роль. Она казалась мне до странности родной и близкой, и вот, выяснилось, что в этой жизни она мне действительно родная. В самом прямом смысле – по крови.
