Велиар Архипов - Эротические страницы из жизни Фролова
‒ Подожди. Я чего-то совсем зачумел… Подождите.
‒ Вить, ‒ вдруг послышался тихий Иринин голос, ‒ я от нее тоже без ума.
‒ Вы меня сейчас добьете. У тебя были сигареты. Где они?
‒ Их… забрал…
‒ Тогда я выпью.
‒ Я сейчас принесу, ‒ схватилась Ирка, но он придержал ее рукой.
‒ Я сам.
‒ Тогда и нам. Чуть-чуть.
‒ Водки что ли?
‒ А у нас больше ничего нет.
Есть, конечно. Две бутылки венгерского полусладкого в шкафу. Но они неприкасаемые. Поминальные. На помин о Насте, Пашкиной жене.
В бутылке было меньше, чем чуть-чуть. Зато водка была холодная, как лед. Он разделил на три равных части, оказалось по полрюмки. А у него от селедки уже началась жажда. И почему-то именно на водку.
Он принес на маленьком подносе все три рюмки и по ломтику свежего огурца на каждую. Одним глотком сразу же осушил свою. Ирка, не поднимаясь с постели, только смочила язык. Точно так же поступила и Катька. Договорились.
‒ Эту выпьешь, когда перестанешь дуться, ‒ сказала Ирка, возвращая рюмку на поднос.
‒ А эту, когда заслужишь, ‒ сказала она же, указывая на Катькину.
‒ Я не дуюсь. Просто я сегодня… как побитый. А на самом деле… мне нравится, когда вы так друг с дружкой… очень нравится. Даже когда вы без меня… тогда, в ванной баловались. И ничего дурного я не думаю.
‒ Можешь выпить мою, ‒ сказала Ирка.
А когда он выпил, добавила:
‒ Я знаю, что нравится. Иначе я в Катю и не влюбилась бы. И мысли такой не появилось бы. Ни в теле, ни в уме.
‒ Получается так, что это я влюбил вас друг в дружку, да?
‒ Что-то вроде этого, ‒ как бы с удивленным озарением отметила Катька.
>А что потом? У нее теперь муж. Будем с ним скандалить?
>Не знаю, Витя. Время покажет.
>Ничего хорошего оно не покажет. Чем лучше ей будет с нами, тем сильнее она к нам привяжется.
>Примем ее Витьку. Или ты ревнуешь?
>И организуем собственную сексуальную коммуну? Наподобие созданной врачихой Флорой?
>Не знаю.
>Хватит с меня одной коммуны. Мама, Светланка, ты…
>Это гарем, а не коммуна.
Он засмеялся вслух. Наверное, скорее горько, чем весело.
‒ Вы что, молча разговариваете друг с другом? ‒ отреагировала Катька.
‒ Она тебе рассказала, откуда у меня фингал?
‒ Да.
>Рассказала?
>В самых общих чертах.
>Зачем?
>Не знаю.
>Ты закрывалась от меня там, в том вертепе?
>Нет. Ты сам не отвечал. Я искала тебя. Почти все время искала. А ты как за коркой укрылся.
>Какой коркой?
>Не знаю. Коркой. Просто коркой.
>А сейчас?
>Сейчас нет.
>А тогда, когда я был в ванной?
>Тоже корка была.
>Значит, не только там, но и дома?
>Да. Раньше такого не было.
>А когда этой корки не стало?
>Когда ты свел наши колени.
‒ Что вы сейчас делаете? ‒ забеспокоилась Катька. ‒ У вас глаза одинаковыми стали.
‒ Я хочу третью рюмку, ‒ сказал он и снял плавки. ‒ Будете меня слушаться? Я буду любить вас сразу обоих. Одновременно. И чтобы каждая обоих тоже. Одновременно. В шесть коленок.
‒ Как это? ‒ всерьез удивилась Ирка.
‒ А так.
Он повернул ее на спину, а под попу подложил самую большую подушку. Потом уложил на нее Катьку, грудью в грудь, животом в живот, лобком в лобок. Широко развел сначала Катькины ноги, ‒ от высокой подушки они опустились за Иркиными на коленки. Потом широко развел под ними Иркины и тоже согнул их в коленках. И перед ним высоко выставились две открытые, ничем не защищенные промежности, замершие в ожидании прикосновений. А у него дух перехватило от их необыкновенной близости, от их притягательности, от их выжидательной обращенности друг к дружке и к нему.
Он поцеловал сначала Иринкину. Мягко и бережно. Потом Катькину. Мягко и бережно. Потом снова. Потом опять. Гладил руками. Облизывал языком. Трепал губами и пальцами. Втягивал в рот. И еще и еще. А они шли ему навстречу, шевелились и выпячивались, втягивались и снова трепетали, и все пытались прильнуть друг к дружке, но в таком положении у них это плохо получалось, и тогда он стал помогать им, соединяя их попки, а они были так податливы его сильным рукам, что с его помощью все стало получаться, и тогда он стал раскрывать их так, чтобы они зияли, и соединял отверстием в отверстие, и сильно прижимал за попки, чтобы оба отверстия слились в одно, и они смыкались, и целовали друг дружку почти так, как губами рта, и смачно чмокали при этом чуть ли не с такой же звонкостью… и он тоже целовал их поочередно с такой же звонкостью… и снова удивлялся, почему их называют срамными, ‒ ведь они такие красивые, такие нежные, их сок так приятен, и уж никак не противнее слюны во рту, и ничего в таких поцелуях нет ни зазорного, ни аморального, ни в какой иной мере предосудительного, совсем наоборот, совсем наоборот… даже с Катькой, как бы чужой девушкой ‒ частной собственностью совсем другого мужчины, и с Иринкиной мамой, привычной, близкой и родной по жизни, и такой нежданно-негаданно сладкой в соитии, и со своей дочуркой, Светланкой, ‒ Боже, как ему было тогда больно, не только болью, высосанной из ее тела, но и своей собственной, схватившей его за то, что он сделал такое со своей дочерью… а потом эта боль прошла, "там ведь то же самое тело, что и плечи, и щеки…", родное и близкое, и тот поцелуй из болезненного превратился в его ощущениях в символ близости самой что ни на есть высшей степени… потому, что у женщины там ‒ оно особенное, святое… а у дочери… еще выше святого…
А тем временем тела обеих женщин перед ним, ‒ его жены, и его любовницы, ‒ словно слились в одно.
Катькина голова плавно заволновалась над Иркиной. Они целовались. С такой нежностью и такой страстью, с какою целовались бы с ним. Он видел это по Иркиным рукам, обвившим Катькину спину.
И пусть. Пусть целуются. Лесбиянки откуда ни возьмись… Пусть любятся так. Пусть как угодно любятся. И что угодно друг с дружкой выделывают. Ведь это всего лишь тела, в которых они живут… и если уж любишь свое тело, значит веришь, и значит, можешь позволить ему его желания… а Иринкино тело ‒ его собственность, и он любит его, безумно любит, а значит, должен позволять ему его желания… любые желания, разрешенные природой, а большего, чем разрешено природой, оно и в принципе не может желать…
Он лишь на полминуты оставил их как бы самих, а они это тут же почувствовали и заелозили нетерпеливо попками, призывая его вернуться к участию.
Он привстал на колени и его напряженная желанием плоть плавно вошла в Иринкину. И сразу же вслед за этим переместилась в Катькину. И снова вниз. И опять вверх.
Они так тесно соединились лобками, их отверстия так призывно зияли своими скользкими устьями, что он легко переходил из одного в другое без дополнительной помощи. Ему даже вдруг почудилось, что перед ним одна женщина с двумя влагалищами, совсем по-разному обнимающими его плоть. Одинаково страстно, одинаково нежно, одинаково горячо, но как-то по-разному.
