Шахразада - Грезы Маруфа-башмачника
Колдунью побаивались в городе многие, да и сама Алмас предпочла бы спросить совета у кого-нибудь другого. Но все в один голос были согласны с тем, что лишь Хатидже под силу разгадать любую загадку. Ибо эта удивительная, живущая особняком слепая женщина могла предсказать и надвигающуюся засуху, и близящийся ураган, могла облегчить невыносимые боли от ампутированной много лет назад ноги и заговорить ноющий зуб, могла… Да она, воистину, могла все.
— И лишь одно мне не под силу, — с горькой усмешкой говорила частенько Хатидже. — Я не могу вернуть себе зрение…
И никто не ведал — была то чистая правда и настоящая печаль, или почтенная женщина уже и не хотела становиться зрячей. Быть может, она опасалась, что ее волшебная сила уснет, стоит лишь миру раскрыться перед ней так, как раскрывался он перед обыкновенными зрячими людьми.
Должно быть, уважаемая Хатидже очень удивилась, когда на пороге ее дома появилась Алмас. Должно быть, она еще сильнее удивилась, когда услышала, с какой бедой пришла к ней жена почтенного Маруфа, известного как Маруф, что знает обо всем на свете. Но ничем не выдала, что весьма и весьма удивлена. Напротив, она провела Алмас в дом и велела ей рассказывать все — от первого мига, когда она, совсем еще глупая пятнадцатилетняя девчонка, впервые увидела Маруфа, до того мига, когда она, почтенная мать семейства и жена Маруфа, решила переступить порог дома колдуньи.
Макама третья
Говоря по чести, плутая в поисках дома слепой Хатидже, Алмас не раз хотела повернуть назад. То ей казалось, что все кумушки оборачиваются ей вслед. То краем глаза она замечала мелькание малинового хиджаба, любимого платья своей матушки. То ей мнилось, что она заблудилась и вот-вот выйдет к воротам собственного дома.
Но каждый раз уважаемая ханым останавливала сама себя одним и тем же вопросом:
— Скажи мне, глупая курица, что будет, если ты сейчас повернешь назад? Как долго ты будешь теряться в догадках, жить в неизвестности? А если он в прошлом и в самом деле был пиратом? Тогда права матушка, и следует как можно быстрее убегать, прихватив с собой детей…
Пройдя же еще с десяток шагов, Алмас находила новый повод повернуть к дому.
— А что будет, когда я узнаю обо всем? Обрадует ли это меня? Быть может, знания моего мужа дарованы ему не самим Аллахом всесильным и милосердным, а его злейшим врагом, врагом всего человечества, Иблисом Проклятым? Как мне тогда спасать мужа? Да и позволит ли он мне это сделать? А что, если его душа уже давно принадлежит адскому пламени? А что будет?…
К счастью, дом колдуньи появился раньше, чем Алмас смогла-таки уговорить себя оставить все как есть. Жена Маруфа остановилась перед приметным строением, чтобы перевести дыхание. Ибо не годится представать перед волшебницей запыхавшейся, словно девчонка, которая бежала от всех духов мира.
— Аллах всесильный, я же все-таки почтенная женщина, мать семейства… Чего я боюсь? От кого убегаю? Куда бегу? Стыдно, матушка…
Слегка отчитав себя, но, правда, и пощадив себя любимую, Алмас принялась рассматривать обиталище колдуньи. Вместо глухого высокого дувала жилище окружал заборчик из деревянных дощечек, выкрашенных в три цвета — синий, алый и желтый. Калитка впустила Алмас в крошечный дворик, где яркими красками сияло буквально все — от стен дома до последнего камня у корней тополя.
— Да возвысится имя Аллаха всесильного над этим домом и его обитателями! — по привычке пробормотала Алмас, подумав, что не следовало бы ей произносить имя повелителя всех правоверных посреди двора волшебницы. И тут же вновь укорила сама себя: «И тебе, безмозглая курица, если ты воистину правоверная мусульманка, не следовало бы переступать порога ее дома!»
— И да воссияет воля его! — отвечала Хатидже, сильная и вовсе не старая женщина. — Не бойся, красавица. Пусть все считают меня колдуньей, но Аллаха всемилостивого я чту и уважаю — ибо он повелевает мне быть тем, кто я есть — исцелительницей человеческих душ от неумных страхов или тяжких вопросов.
Алмас поклонилась в ответ.
— С чем ты пришла ко мне, добрая ханым?
— Я Алмас, жена Маруфа-башмачника, о котором идет молва, что он знает обо всем на свете. И боюсь я, уважаемая, что знания эти нашептал ему сам враг рода человеческого, Иблис Проклятый…
— Но в чем же твой вопрос, умница?
Алмас набрала полную грудь воздуха и решилась:
— Я хочу знать, откуда мой муж, башмачник Маруф, черпает свои знания — ими благословляет его повелитель всех правоверных — Аллах всесильный и всемилостивый — или наказывает враг рода человеческого — сам Иблис… Кто же, скажи, Хатидже?
Хатидже улыбнулась про себя.
— Добрая Алмас, я не знают ответа на твой вопрос. И для того чтобы понять, как же случилось, что твоему уважаемому мужу открылись все знания мира (если они и в самом деле открыты ему), мне нужно многое выяснить. И прежде всего, о вашей жизни…
Алмас с недоумением посмотрела на волшебницу.
— Да, уважаемая, мне нужно знать все-все. От того самого первого дня, когда ты увидела Маруфа-башмачника, до самого последнего мига, когда ты решила переступить порог моего дома.
— Но это может быть очень долгий рассказ…
— Ну что ж, значит, ты придешь ко мне не единожды… Ведь больше ты уже не будешь пугаться моей странной славы. Да и, полагаю, испуганно озираться по сторонам перестанешь.
— Хорошо, — прошептала Алмас, — я попытаюсь рассказать тебе все, что знаю. Но позволишь ли ты мне еще один вопрос, почтеннейшая?
— Конечно.
— Скажи мне, почему твой дом раскрашен столь пестро, что не всякий петух решится спорить с ним в яркости красок?
— Чему ты удивляешься, Алмас? Я незряча, но вовсе не слепа. Краски греют меня, словно солнечные лучи. А серость и скука заставляют душу сжиматься, как от зимних ветров. Вот я чувствую, что ты надела темно-зеленый чаршаф. Должно быть, и тебе не по душе черные и темно-серые тона…
— О да, уважаемая, — согласно кивнула Алмас. — Я их просто ненавижу…
— Вот видишь, малышка… И я тоже. А теперь рассказывай. Вот молоко — оно поможет тебе успокоиться.
Алмас с удивлением увидела на столике пиалы, над которыми и в самом деле вился легкий парок. Она готова была поклясться на Коране, что еще мгновение назад на столике (ярко-красном, покрытом затейливым синим узором) не было ничего, кроме переливчато-синей вазы с огромным красным цветком.
— Не удивляйся, добрая моя гостья. Это ведь еще не волшебство…
Алмас робко улыбнулась и кивнула, словно Хатидже могла увидеть ее движение. И, к своему несказанному удивлению, заметила ответный кивок волшебницы.
