Эммануэль Арсан - Эммануэль. Верность как порок
Аурелия решила расставить девушек иначе. Она попросила их встать рядом как можно плотнее.
Позади них она принялась размещать то плоские поверхности, то рельефные, то оранжевый экран, за которым сразу же последовал другой – гранатовый, а следом – темно-синий и черный. На последнем она и остановила свой выбор: он ей пришелся по вкусу.
К большому облегчению Лукаса, на некоторых она все же развязала накидки. Но не на всех. И не полностью. Она с какой-то извращенной скупостью являла на свет то одну грудь здесь, то две – там, совсем как в Песне песней[52].
«Они совсем как горлицы, вскормленные Суламитой», – восхищенно подумал Лукас, не придавая особого значения точности, да и смыслу самой цитаты.
Впрочем, его глаза уже привлек пупок. И он мысленно затянул песнь ветра, обрушившую на это лебединое озеро последний дождь из его серого песка – эта была другая цитата, рожденная его сознанием.
* * *Не переставая отдавать распоряжения, Аурелия незаметно приподняла шелковую полу саронга одной из девушек, обнажив ее лобок. Но нет! Такая белизна ей не подходила. Тогда она переключилась на другой лобок, но его антрацитовое руно совершенно не сочеталось с общей цветовой гаммой.
Лукас заметил, что каждый жест художницы сам по себе был нежным и почти невесомым. Аурелия не просто делала тела красивыми: эта красота делала ее поистине счастливой; она по-настоящему любила тела девушек. Ее чувственность упивалась численностью и общностью этих тел. А от прикосновений желание только усиливалось.
Лукас понял, что Аурелия была вынуждена вести себя с ними резко и порой даже несколько грубо, иначе она бы уже давно присоединилась к девушкам, встала в их ряды и разделила бы с ними удовольствие от взаимных прикосновений.
Пытаясь оценить ситуацию с научной точки зрения, он вдруг осознал, что серые девичьи были как будто связаны общим продолжительным движением. Ему удалось определить роль, которую в этой колышущейся живой цепи играли пальцы девушек, блуждавшие друг у друга между ног; плавные покачивания бедер и груди; горящие от желания алые губы и появлявшиеся время от времени жадные языки и другие губы, те, что пониже, ненасытные, сочащиеся влагой.
Эти разрозненные элементы, думал Лукас, постепенно складывались в общую картину, принимая вид застывшей потрескавшейся лавы, под которой бурлила и дожидалась своего выхода раскаленная магма будущих оргазмов – их еще не видывала наша планета.
Эта целомудренная планета, размышлял он, где гамма человеческих эмоций столь же бедна, как и цветовой спектр рыночной продукции.
Планета, страдающая от недопонимания, где люди говорят лишь о том, какого цвета верхняя одежда будет модной в этом сезоне. Потому что, даже если бы они мечтали о другом, им бы не хватило слов выразить свои желания.
* * *– Что ты об это думаешь? – спросила Эммануэль шепотом, словно они находились в соборе.
– Как зовут вон ту, с голой грудью? – рассеянно спросил он.
– Которую? Теперь их уже двое.
– Ту, чьи формы сделаны как будто с использованием сферического циркуля и чья кожа только что так потемнела.
– Если ты про брюнетку, то это – Санча. А блондинку зовут Вивек. Кто из них тебе больше нравится?
– А вон та, у которой виден лишь один живот, потому что все остальное скрыто за телами ее подруг?
– Это Ирмина. Я знала, что она тебе приглянется.
– Живот и впрямь классный, – отметил Лукас.
Потом он указал куда-то пальцем:
– А вон там! Слева. Эта задница как раз меняет свой серый цвет пиджака генерального директора на серый-цвет-взволнованного-детеныша-тюленя. А эти формы, ты посмотри, такими не может похвастаться сама риманова геометрия![53] Трудновато будет написать функцию для подобной кривой, хотя и формула груди будет выглядеть не проще. Вот ты все время хвастаешься, а смогла бы ты написать эти формулы?
– Я хвастаюсь? Разве только тем, что у нас с обладательницей этой роскошной задницы похожие имена.
– И как же ее зовут?
– Самуэль.
– А как тебе вон та спина? Ты рассчитала ее новомодный коэффициент сопротивления, который позволит без потери скорости достичь искомой точки безотносительно полушария, в котором мы в итоге окажемся?
– Я тебя умоляю! Разумеется, ты бы хотел, чтобы все закончилось в заднице Мари!
Лукас тихонько пропел:
– Задница Мари или киска Ирмины: за что приняться в первую очередь? Итак: эгоистичная попка Мари или же надменная давалка Ирмины? That is the question[54]. На что поставить? Четное или нечетное? Красное или черное? На какие полагаться критерии? И то и другое скрыто одеждой; в такой игре нет никаких преимуществ.
– Не драматизируй. В любом случае ты всегда сможешь изменить свой выбор. Да и потом, к чему все эти ограничения? Следуя твоей логике, ко рту Фужер тоже стоит относиться с недоверием. Его ведь не видно: он закрыт плотоядной шевелюрой Анатты. Но все же представь ее губы, кроваво-красные от жестоких поцелуев, на фоне мышино-серых щек и подбородка цвета серой кошки.
– Я сюда не фантазировать пришел, – заверил ее Лукас.
– Ну а зачем же ты на самом деле пришел? Будешь страдать, глядя на этот девичий ковчег? Или упадешь перед ним на колени и продолжишь захлебываться своими цветистыми фразами? Насколько я вижу, ты вдруг стал болтливее, чем даже мой муж.
3
– Это все печально!
Грустный голос, раздавшийся как будто против воли своего владельца, принадлежал Аурелии.
Лукас и Эммануэль, прервав беседу, подошли к ней.
– Что именно?
– У нас больше не осталось красок, – отозвалась Аурелия.
По достижении определенного времени кожа девушек потеряла свою интересную окраску. Художница явно была сбита с толку:
– Я никогда не смогу восстановить прежней картины.
– Но это-то и здорово! – воскликнула Эммануэль. – Разве недостаточно того, что все пришли в восторг от созданной тобой красоты? Может, мы пребывали в восхищении именно потому, что знали: увидеть такое дважды нам не доведется.
Казалось, этот довод Аурелию не убедил:
– Видимо, сказывается мой возраст, хотя мы с тобой и ровесницы. А для меня важны те принципы, которым меня научили в школе:
Все отомрет. Но искусство
Зиждется раз навсегда.
Вечные бюсты
Переживут города.[55]
Лукас постарался ее приободрить:
– Сейчас вы просто экспериментируете с новыми для вас инструментами. Настоящие произведения искусства вы создадите потом, когда в полной мере овладеете техникой. И вот они уже останутся с вами навсегда.
