Игры сердца (ЛП) - Эшли Кристен

На полке для багажа стояла потрепанная, но стильная сумка из коричневой кожи. На прикроватной тумбочке лежали россыпью ее украшения, а также мобильный телефон и карточка-ключ. Ее блейзер, юбка и водолазка, явно безумно были брошены на стул. Ее ковбойские сапоги по обе стороны стояли перед стулом, где их бросили и забыли. Ее большая черная замшевая сумочка с бахромой выглядела так, словно взорвалась на столе. На кровати лежал MP3-плеер, покрывало было помято, подушки сложены у изголовья, было ясно, что на них лежали. Она отдыхала здесь, наслаждаясь музыкой.

Он понял, что ничего не изменилось. Ничего. Тогда она жила в комнате с Дебби, одержимой порядком и чистотой. Дасти всегда была… не такой. Она выполняла свои обязанности по дому, которые ей поручала мать, но ее часть комнаты всегда выглядела так, словно по ней прошелся торнадо. Миссис Холлидей раньше ворчала на нее по этому поводу, потом сдалась. Дебби все время ссорилась с ней из-за этого. Дасти же всегда было наплевать. У Дасти всегда были дела поважнее, и она ясно давала это понять, когда нашла в сувенирном магазине табличку, купила ее на свои карманные деньги и повесила на своей половине комнаты. В ней говорилось: «У скучных женщин безупречные дома». Эта цитата была ежедневным напоминанием сестре, типа «Пошла ты». Майк всегда втайне считал эту табличку вполне забавной. Дебби ненавидела эту гребаную табличку, она сводила ее с ума. И сколько бы раз Майк ни объяснял, что злость Дебби только еще больше подпитывает ликование Дасти, она все равно продолжала злиться.

— Что ты здесь делаешь?

Он услышал ее голос, мягкий, мелодичный, и повернулся к ней лицом.

Она пела в детском церковном хоре в дополнение к хорам средней и младшей школы. У нее было много соло. Ее голос был чистым и сладким, напоминая Карен Карпентер. Даже когда она изменилась, петь не переставала. Она ездила с хором на выступления по всему штату, выигрывала ленты и призы, приводила хор к победам в округах, регионах, а в выпускном классе — к победам по штатам. Ради пения в хоре она отказалась от стиля гранж, Дэррин снова с гордостью рассказал ему об этом. Она так любила петь, что отказалась от гранж, чтобы заниматься пением. Ее обычный голос, даже когда она была моложе, был почти таким же красивым, как и ее певческий. Он всегда так думал.

И это не изменилось.

И, черт бы его побрал, со зрелостью он стал намного, бл*дь, лучше.

— Твои мама и папа, сестры, племянники, все на ферме, — сообщил он ей.

— Знаю, — тихо ответила она.

— Им не помешала бы твоя помощь, — продолжал он.

— Я… — начала она, но, разозлившись, Майк перебил ее.

— Ронда пребывает в чертовом беспорядке от горя. Твоя мама выглядит так, словно ее сбил товарный поезд. Племянники оба закрылись ото всех. Твой отец прикладывает последние усилия, чтобы не потерять самообладание перед городом, удивительно, что он не падает в обморок, а ты? Ты расслабляешься в джинсах и футболке, слушаешь музыку, возможно размышляешь, чтобы заказать из обслуживания номеров.

Ее лицо изменилось, он увидел это и понял ее перемену. Даже если бы он не был полицейским, а его бывшая жена не овладела искусством обмана, пытаясь скрыть свои перерасходы, и то, и другое дало ему многолетний опыт чтения людей, он бы понял перемену.

Она выглядела так, словно он ее ударил.

Майку было все равно. Ей необходимо было прийти в себя.

Поэтому он выдержал ее взгляд и продолжал.

— Я тебя не понимаю, Дасти. Я не понял твоего дерьма двадцать лет назад. Сейчас я его тоже не понимаю. Нет, забудь об этом, сейчас я определенно его не понимаю. Это твоя семья. Они любят тебя, они только что похоронили твоего брата. Серьезно, я хочу знать, и ты, бл*дь, скажешь мне. Что, черт возьми, с тобой происходит?

— Ты издеваешься?! — прошептала она.

— Нет, — ответил он.

— Ты смеешься надо мной, — тут же повторила она другим шепотом.

— Еще раз скажу нет, — тоже повторил он.

Затем, мгновенно, она наклонилась, ее глаза сузились и закричала:

— Ты издеваешься!

Майк открыл рот, чтобы возразить, но Дасти еще не закончила:

— Я не видела тебя двадцать лет, Дэррин, бл*дь, мертв, ты приходишь в мой гостиничный номер и кидаешь мне дерьмо Дебби? Ты что, с ума сошел? — Она вскинула руки, сделала три шага, разделявшие их, и с силой ударила его в грудь. — Ты же знаешь ее. Ты знаешь ее и ее дерьмо. — Она снова подняла обе руки вверх и спросила: — Честное слово, Майк, честное слово, Боже? Ты думаешь, я тут расслабляюсь и кайфую? — Она не стала дожидаться его ответа. Наклонилась и крикнула ему в лицо: — Так вот, нет!

Она сделала два шага в сторону, затем развернулась и начала расхаживать.

В то же время говоря:

— Чертовая Дебби. Дебби! Боже, если бы я не знала, что это убьет мою мать, я бы ввязалась с этой сукой в драку — лупила бы ее кулаками, вырывала волосы, каталась бы по полу, по-настоящему дралась с этой сукой. Боже! — воскликнула она, остановилась и повернулась к нему. — Ронда, естественно, сама не своя, но даже будучи в полном беспорядке, она точно знала, чего хотел Дэррин. Дебби разве кого слушает? — Она снова наклонилась к нему и закричала: — Нет! Ронда сказала, что Дэррин хотел только семью, скромные похороны, ничего особенного и никаких поминок в доме. Он знал, что Ронда не сможет справиться с этим дерьмовым горем и всеми приготовлениями к похоронам. Он знал, черт возьми, все знают, что Ронда вся на нервах, она очень эмоциональная. Он знал, если бы с ним случилась беда, неважно было бы ему сорок четыре или девяносто четыре, она бы все равно не справилась. Поэтому он хотел, чтобы ей было полегче. Он хотел дать нам завершение, в котором мы все нуждались, а затем помогли бы его жене двигаться дальше. Но Дебби, нет, — саркастически протянула она «нет». — «Это неприлично», заявила Дебби. «Город захочет проститься», сказала Дебби. «Дэррин — четвертое поколение фермеров на этой земле, — заявила Дебби, — мы должны соблюдать приличия, черт возьми». Это что Дебби спала с моим братом последние двадцать лет? — спросила она, наклонившись, затем отпрянула и закричала: — Нет! Это Дебби подарила ему двух сыновей? Нет! Разве ей есть хоть какое-то дело до того, чего хотел сам Дэррин? Неужели ей совсем насрать, что было бы легче для Ронды, его мальчиков и, честно говоря, мамы? Нет! Она делает то, что хочет, и затрахает мозги кому угодно, чтобы получить то, что считает нужным. Так что знаешь что, Майк? Она давила и давила, скулила, льстила и играла в свои игры, а мы все были и так на нервах, а еще ее дерьмо, в итоге она получила то, что, бл*дь, хотела.

Она перестала кричать, тяжело дыша, боль застыла в ее глазах с яростью.

Но Майк уже давно осознал свою ошибку. Он осознал. Он увидел ее горе еще в похоронном бюро, его инстинкты кричали ему об этом, но он проигнорировал свои инстинкты и теперь чувствовал себя полным придурком. И он чувствовал себя придурком, потому что вел себя как придурок.

Поэтому он решил сглазить нанесенный ущерб.

— Милая… — начал он, но она покачала головой, отступила назад и продолжила говорить:

— Это еще не самое худшее, Майк. Он хотел, чтобы его кремировали. Дебби сказала «нет». Ронда хотела закрытый гроб. Но Дебби… заявила… — она наклонилась, — «нет».

— Господи, — прошептал он.

— Да, — тут же огрызнулась она в ответ. — Господи. А Ронда очень эмоциональная особа, но не глупая. Мой брат умер, и она сразу же позвонила мне. Она знала, что у нее не хватит сил справиться с приготовлением похорон. Она знала, что Дебби опять покажет свое дерьмо. Ронда знала, чего хотел Дэррин, сказала мне, и я все устроила. Все до последней гребаной детали. Тогда мама, будучи мамой, не умея держать язык за зубами, сообщила об этом Дебби, и Дебби просто слетела с катушек. Она шла по Вашингтону с этой дурацкой штукой, прикрепленной к уху, звонила мне, маме, Ронде, папе, Джорджу Маркхэму, всем. Это мой брат, это Дэррин, — ее голос надломился, горечь сдавила горло. Майк приготовился подойти к ней, но она остановилась, и он остановился: — Я хотела того же, чего хотел он. Я хотела присмотреть за его женщиной, за его детьми.