Виктор Маргерит - Моника Лербье
— Ты сама знаешь! Разве я ненавидел бы так всех, кто обладал тобою, если бы я тебя не любил? Необыкновенно… безгранично…
— Я тоже люблю тебя необыкновенно и безгранично. Но что бы ты сказал, если бы я стала истязать тебя вопросами о твоих прежних связях? Были же у тебя связи до меня?
Он посмотрел на нее с такой жестокостью, что холод проник Монике в самое сердце.
— Ничего общего!
— Почему?
Насвистывая, Режи повернулся к ней спиной и начал раздеваться.
Она гневно воскликнула:
— Ничего общего? Почему же?
Он снял жилет и упрямо сказал:
— Это было бы слишком долго объяснять…
Моника оскорбилась еще больше.
— Ты со мной обращаешься, словно подобрал меня на панели. Я не проститутка…
— Нет, если бы ты была проституткой, несчастной уличной женщиной, жертвой социальной несправедливости, я говорил бы с тобой на другом языке. Кому пришло бы в голову жениться на проститутке…
У нее вырвался жест изумления, но он продолжал:
— Проститутку мужчина берет, как кусок жаркого, как случайную книгу. Ее покупают такой, какая она есть. А если случайно полюбит?.. Ну что же?.. Надо быть сумасшедшим, чтобы ревновать к любовникам, которых она не могла не иметь. Во-первых, их не знаешь, да и она их не помнит… слишком много… безымянная толпа… Но ты, ты…
Она слушала с болью.
— Кто тебя заставлял безрассудно отдаваться первому встречному, влюбляться в кретина, вроде того «голого танцовщика», только за его красивую морду? Не говоря уже о других, о тех, которых ты скрыла, предпочла запрятать, как грязное белье, в шкаф под замок…
Она закрыла руками вспыхнувшее огнем лицо, а он кричал:
— Ты не имела права этого делать, ты должна была подумать о встрече с порядочным человеком, как я, о взаимной любви с ним, о том, что ты, путаясь со всяким как потаскушка, ты, отмеченная привилегиями рождения и воспитания, готовишь ужасное будущее и себе, и ему.
Она молчала, стараясь разобрать, что было правдой, что нет. Некоторые слова пронизывали ее насквозь, совпадая с ее собственными угрызениями, другие ранили еще сильнее незаслуженным оскорблением. Наконец, она сказала:
— Бросим говорить обо мне. Ты не захотел понять, чем я была до тебя — несчастной… На публичных женщинах не женятся? Допустим. Хотя это случается ежедневно. Но на вдове или разведенной женятся? Отвечай.
Он, предвидя это возражение, проворчал:
— Смотря по тому…
— Нет, на тебя непохоже увиливать. Отвечай! Если бы ты любил вдову или разведенную так же, как меня, ты бы женился на ней?
— Ты не вдова и не разведенная. Очень легко рассуждать, начиная с «если».
— Я повторяю, что вопрос не во мне. Вдова или разведенная, которая могла вести раньше бог знает какой образ жизни и о которой ты ничего не знал, кроме того, что ты ее любишь, — ты бы на ней женился?
— Конечно…
— Тогда я не понимаю.
Они стояли друг против друга, их взгляды скрещивались, как клинки. Он сказал:
— Вдова или разведенная — только безответственные жертвы судьбы. Тогда как ты — нет… Они подчинялись закону.
— Какому закону?
Угадывая заранее насмешку, он отрезал:
— Ну да! Закону… не издевайся! Закону природы и закону человеческому.
— Природы! Гимена или Гименея? Да?
— Да!
Она насмешливо расхохоталась:
— Я же говорила, что ты пещерный человек! Девственная плева, не так ли? Красное пятно на брачной простыне! И вокруг постели дикари, празднующие жертву попранной невинности! Пойди поговори-ка об этом с современными барышнями!.. Ты отстал, Режи! Ха-ха! Муж-собственник! Господин, властелин!
Он схватил ее за руку.
— Нет! Но тот, который — муж ли, любовник ли — налагает на вашу плоть такую глубокую печать, что потом все равно вы и в объятиях другого остаетесь его вещью, его рабой!
— Ах да, печать! Ребенок от второго брака, похожий на первого мужа? Это литература! И знаешь!.. Нет, Режи, нет! Во-первых, я за тебя никогда не выйду замуж. Будь спокоен! Даже если ты меня будешь умолять! А дети… Я не хотела бы, чтобы они были похожи на тебя.
— Мерси.
С усталым жестом она сказала:
— К чему спорить? Все это так индивидуально! Были матери, которые умерли, не познав любви… Женщина пробуждается к жизни лишь в наслаждении.
Он усмехнулся:
— Пеер Рис!
— Разве я говорю, что в наслаждении вся жизнь? Моя собственная жизнь — яркий пример обратного! Счастье только в слиянии любви телесной и духовной.
Он отвернулся. Моника вздохнула:
— Только благодаря тебе я узнала, Режи, эту радость!
Они стояли рядом. Она прижалась к его груди и увидела, что он плачет. Жалость сжала ее сердце.
— Зачем мы так страдаем. Ничего нет унизительнее мелких уколов. И как это бессмысленно! Когда страдают, не философствуют…
Ему стало стыдно, и он упал перед ней на колени.
— Прости меня, я зверь!
Моника положила руку ему на голову. В ее взгляде было больше жалости, чем любви. Он вскочил и схватил ее в объятия…
Сколько раз после прежних ссор их примиряла постель. Но на этот раз Моника грустно сказала:
— Нет, Режи! Нет… Оставь меня сегодня одну. Ты что-то порвал между нами. Завтра… Когда мы успокоимся, когда ты…
Но он обнял ее, прижимаясь все теснее и теснее. Она упала, защищаясь и, задыхаясь от страсти, уступила. Борьба их завершалась стоном наслаждения.
Они оба ощутили опустошающую грусть и заснули, тесно сплетенные, но бесконечно далекие душой.
С того дня жизнь Моники изменилась. Она меланхолически вспоминала баюкающие часы их любви, похожие на залитую солнцем реку с плавающими лилиями.
Рай в Розейе, которому позавидовал дьявол. Да, дьявол, вселившийся теперь в Режи!
Болезнь его захватила, загипнотизировала. Он, не стараясь подавить ревность, перестал владеть собой. Эта ревность к прошлому внедрилась в настоящее и отравила жизнь.
Как ни неожиданно было для нее разочарование, как ни горько страдала ее гордость от этой новой формы рабства вместо желанного освобождения, Моника привязывалась к Режи сильнее и сильнее — и властью телесной привычки, и угрызениями из-за былых ошибок.
Может быть, это пройдет? Время исцеляет самые глубокие раны… Может быть, победят его ум и доброта?
Ее любовь и гордость склонялись перед подвигом терпения. Чтобы не раздражать маньяка, склонного теперь подозревать ее всегда, она решила с ним почти не расставаться, порвала большинство знакомств и отказалась от многих заказов. Его любовь опутывала ее все тесней и тесней.
Он держал себя властелином, превратил ее в свою тень. Она следила за его работой, она шла за ним, когда он выходил, виделась только с его друзьями и изредка с Виньябо.
