Эммануэль Арсан - Эммануэль
– Эти штуки называются «лингам»? – Эммануэль была все же скорее заинтересована, чем смущена.
– Не совсем так. Лингам – это у индусов, и его очертания слишком стилизованы, чаще всего это просто вертикально поставленный столб; нужно очень сильное воображение, чтобы увидеть в нем то, что он символизирует. А здесь, как вы сможете убедиться, фактура вещи не оставляет места воображению. Это осколки природы, а не произведение искусства.
Плоды странного дерева были величиной то с банан, то с базуку, но точность деталей они сохраняли независимо от размеров. Все они были сделаны из дерева и раскрашены. Маленькое красное пятно обозначало отверстие канала, глубокие складки шли от крайней плоти. Напряженный изгиб был воспроизведен с потрясающей жизненностью. И они висели не только на одном дереве – на десятках, если не на сотнях деревьев. И рядом с ними горели в подсвечниках свечи.
Эммануэль с тревогой заметила, что некоторые огоньки движутся. Ночь посветлела, и не стоило большого труда разглядеть, что эти огоньки – свечи в руках людей. Их было пять, шесть, больше десятка. Как и первый, кого встретила здесь Эммануэль, они сидели на корточках в молчании. И вдруг один из них встал. Начал приближаться. Пройдя несколько шагов, он снова присел, взгляд его был спокоен. Но тотчас же возле него оказалось двое, потом четверо людей со свечами. Один из вновь появившихся был совсем юным, двое других постарше, четвертый почти старик. Никто не произнес ни слова, и все они по-прежнему держали в своих руках горящие свечи.
– Вот отличные зрители, – обрадовался Марио. – Что мы сыграем для партера?
Он потянулся и сорвал с ветки один из фаллосов сравнительно скромных размеров.
– Не знаю, совершаю ли я кощунство, – сказал он с довольным видом, – Но я его совершаю смело. Во всяком случае, они не выглядят оскорбленными.
Он протянул Эммануэль кусок раскрашенного дерева.
– Не правда ли, он приятен на ощупь?
Она прикоснулась к дереву кончиком пальца.
– Покажите-ка им на этом макете, как ваши руки воздают честь подлиннику.
Эммануэль облегченно вздохнула – сначала она подумала, что Марио прикажет ей использовать этот странный предмет, как пользуются вибраторами одинокие женщины, и мысль о его шероховатости и нестерильности смутила ее.
Ее пальцы стали нежно гладить предмет поклонения, словно и вправду могли заставить его проснуться. Наконец, она приняла эту пародию всерьез и даже пожалела, что нельзя пустить в ход губы – слишком уж запылен, неопрятен был этот инструмент.
Взгляды мужчин заметно оживились, это она смогла заметить. Лица напряглись. Тут Марио сделал какое-то движение, и она впервые увидела, что представляет Марио как мужчина. Это было гораздо ярче и толще деревянного подобия.
– Теперь реальность должна заменить иллюзию, – сказал Марио. – Пусть ваши руки окажутся столь нежными с живым организмом, как и с неодушевленным материалом.
Эммануэль, не решаясь бросить священный предмет на землю, осторожно уложила его на сук ближайшего дерева и приблизилась к Марио. Он повернулся лицом к сидящим на корточках мужчинам, чтобы они могли лучше все разглядеть.
Время остановилось. Не слышалось ни звука. Эммануэль вспомнила о гуманности принципов, которые разъяснял ей Марио в этот вечер, и голова ее закружилась. Она не могла различить, бьется ли это ее собственное сердце или это пульсирует горячая кровь Марио. Она повторила про себя завет «Не торопитесь с окончанием» и делала все, чтобы «наслаждение длилось».
Наконец, он прошептал: «Пора!»
И, сказав это, повернулся к дереву, увешанному приапическими плодами. Длинная густая струя оросила листву священного дерева и покачивающиеся на его ветвях жертвы верующих.
– Теперь надо что-то сделать и для наших зрителей, – сейчас же объявил Марио. – Кто из них вам больше по вкусу?
«Боже мой», – простонала Эммануэль сквозь прижатые к лицу руки. Нет, нет, она не может прикоснуться к этим людям, она не может представить себе, что они прикоснутся к ней! Марио отвел ее руки, заглянул в ее умоляющие глаза.
– Мальчик прелестен, по-моему, – изысканно вежливым тоном произнес он, – Я и сам испытываю к нему слабость. Но этой ночью я его уступаю вам.
И, не вдаваясь в дальнейшие объяснения, он сделал знак юноше и сказал ему несколько слов. Тот встал, медленно и с достоинством приблизился к ним. В нем не чувствовалось никакой робости, скорее некая горделивость.
Марио сказал еще что-то, и мальчик снял с себя шорты. Нагим он был еще красивей: Эммануэль должна была признать это, несмотря на все свое смущение. Она немного утешилась. Мальчик выглядел совершенным мужчиной.
– Утолите жажду из этого источника, – распорядился Марио самым обыденным тоном.
Эммануэль и не помышляла о непослушании. Она только смутно пожалела, что перед ней не тот могучий мужчина, которого она видела совсем недавно на берегу канала.
Она опустилась коленями на мягкую влажную траву, приняла дар в руки. Пальцы ее немного оттянули кожицу, и она сразу же почувствовала, как увеличивается вес и объем – зверь начал расти. Эммануэль прикоснулась к нему губами, словно желая попробовать на вкус.
На некоторое время она замерла в таком положении. Затем она решилась, сделала судорожное глотательное движение, подалась вперед так, что губы коснулись голого живота, а нос уперся в него. И вот добросовестно, не пытаясь ни обманывать, ни сократить работу, она начала свои упражнения.
И все-таки это было мучительно, в первые минуты она боялась, что не справится с подступающей к горлу тошнотой. И это было вовсе не потому, что ей казалось унизительным заниматься любовью с незнакомым юнцом. Та же игра, если бы Марио толкнул ее в объятия кокетливого, благоухающего одеколоном блондинчика, та же игра, происходящая где-нибудь в светском салоне ее парижской подруги, понравилась бы ей чрезвычайно. Да ведь она однажды чуть было не изменила («изменила», может быть, сильно сказано, дело было с ребенком, это совсем смешно), чуть было не изменила своему мужу перед отлетом из Парижа, уступив ухаживаниям совершенно ошалевшего младшего брата своей любовницы.
Но этот не возбуждал ее ничуть, скорее он внушал страх. Сначала она еще подумывала было, что он и не отмыт как следует, но тут же вспомнила о частых омовениях у сиамцев. И все-таки удовольствия она пока не получала. Она делала это из любезности к Марио.
«Тем не менее, – сказала она себе чуть ли не с яростью, – я хорошо сделала работу.» Почти профессиональная гордость побуждала ее так обойтись с мальчиком, чтобы он не мог забыть об этой ночи. Зря, что ли, ее муж считает, что ни одна женщина в мире не может сравниться с нею в умении работать губами и языком!
