Эммануэль Арсан - Эммануэль
А Квентин и не подозревал о той буре, которую он вызвал в Эммануэль.
Они двинулись в обратный путь по закоулкам курильни. Проходя мимо двух скелетов в соседней комнатенке, Эммануэль ехидно предположила:
– А эти двое вас не соблазняют?
Она постепенно взвинчивала себя все сильнее, наполняясь злостью на Марио и его друга за непременное желание добыть себе мужчин. Разве они не могли хотя бы на одну ночь удовлетвориться ею? Если они в самом деле совершенно не интересуются женщинами, что же они уделяли ей столько внимания, они оба? И как могла пренебречь здравым смыслом эта идиотка Мари-Анж, рекомендуя ее гомосексуалисту? Погоди же, я еще оттаскаю тебя за косы!
– И что находит Квентин привлекательного в мальчиках? – набросилась она на своего спутника. – С его стороны не очень-то по-джентельменски бросать нас одних.
Она хотела добавить, что он не выглядел таким уж равнодушным к женщинам, когда ощупывал ее ноги, но Марио не дал ей закончить:
– Любовь мальчика имеет для человека со вкусом качество, которого почти не бывает у женской любви, – очень серьезно заговорил он. – Она противоестественна, она аморальна. Иначе говоря, она подходит под определение искусства. Это то, что я объяснял вам в начале нашего вечера. Любить мальчика – для меня эротично, ибо, как считают идиоты и мещане, такая любовь против природы.
– А вы уверены, что она против природы? Может быть, как раз она в вашей природе и для вас совершенно естественна?
– Я в этом не уверен, – сказал Марио. – Мне нравятся женщины. Лечь с мужчиной долгое время казалось мне труднодостижимым, почти невозможным делом. Но я убедил себя. Впервые я испытал это в прошлом году. Нечего говорить, что я был собой доволен. Вы видите, что даже ко мне правильный взгляд на вещи пришел не сразу.
«Можно ли верить его утверждениям?» – спросила себя Эммануэль.
– А после первого опыта вы часто занимались этим… искусством?
– Я всегда стараюсь, чтобы вещи сохраняли свою исключительность, чтобы они были редкостными.
– Но, – настаивала Эммануэль, – за этот год вы любили женщин?
Марио рассмеялся:
– Что за вопрос! Разве я образец целомудрия?
– Многих?
– Ну, конечно, меньше, чем я имел бы любовников, если бы мне посчастливилось быть хорошенькой женщиной.
И добавил с почтительной улыбкой:
– Любовников и любовниц!
Но этого ответа было недостаточно для Эммануэль. Она начинала раздражаться.
– Так что же вам нравится больше? – спросила она почти гневно.
Марио остановился. Они достигли того места, где на поляне начинался деревянный настил. Марио взял Эммануэль за плечи и привлек ее к себе. Сейчас он меня поцелует, подумала Эммануэль.
– Я люблю то, что прекрасно, – произнес он громко. – А то, что прекрасно, никогда не бывает готовым и никогда не бывает легким. Это то, что создается, своим ли жестом или жестом другого, и уходит в бесконечность прежде, чем успевает умереть перед тобой.
– Я учу вас не вседозволенности, я обучаю отваге.
– Возьмите меня. Вы меня еще не знаете. Я буду для вас новым лакомством! – сказала Эммануэль. Марио молча покачал головой.
– Это было бы слишком легко. Прошу вас, позвольте мне другое, позвольте мне вести вас, управлять вами.
И он подтолкнул ее вперед.
– Ну-ка, превратитесь снова в канатоходку!
Она покорно пошла вперед. Когда они достигли перекрестка, Марио сказал, что они не пойдут по той тропе, которая привела их сюда.
– Я покажу вам кое-что необычное, – пообещал он. Вскоре они подошли к берегу широкого канала, клонга, как называют их в Бангкоке. А может быть, это была и река. Берега густо поросли деревьями.
– Мы еще в Бангкоке?
Почти в самом центре. Но сюда иностранцы обычно не заходят.
Теперь они шли по песку, каблуки Эммануэль то и дело вязли, она решила разуться.
– Вы порвете чулки, – сказал Марио. – Может быть вы и их снимете?
Она была тронута такой заботливостью. Присев на пень, она подняла юбку. Ночной ветерок коснулся ее ляжек. Она вспомнила, что ее трусики покоятся в кармане Марио.
– Я не могу насытиться красотой ваших ног. И ваших бедер.
Она вся напряглась в надежде и ожидании.
– Почему бы вам не снять и юбку, – предложил он, – Вам будет легче идти, а мне приятней смотреть на вас.
Эммануэль поднялась без колебаний и развязала пояс.
– А что же мне с нею делать? – спросила она, держа юбку в руках.
– Повесьте ее на дерево. Мы все равно будем возвращаться этим путем и заберем ее.
– А ее не украдут?
– Какая важность! Надеюсь, вы сможете вернуться домой и в таком виде.
Эммануэль не стала спорить. Поход возобновился. Под черной длинной шелковой блузкой ее бедра и ноги еще ослепительней сияли в ночи. Марио шел рядом. Вот он взял ее под руку.
– Мы пришли, – сказал он спустя минуту. Перед ними была невысокая полуразрушенная кирпичная стена. Марио помог своей спутнице перелезть через нее и перепрыгнул следом. Эммануэль огляделась и вздрогнула: человеческое существо сидело на корточках почти рядом с ними. Она вцепилась в Марио.
– Не пугайтесь. Это мирные люди.
Она хотела сказать: «Но мой костюм». И снова опасение сарказмов Марио остановило ее. Но все-таки ей казалось невозможным сделать хоть один шаг вперед. Ей было бы спокойней, окажись она совсем голой. Марио неумолимо взял ее за руку, повел ее. Они прошли мимо человека на корточках, глядевшего на них во все глаза. Эммануэль не могла сдержать нервную дрожь.
– Посмотрите – сказал Марио, протянув вперед руку. – Видели вы когда-нибудь такое?
Она посмотрела туда, куда он указывал. Огромное раскидистое дерево было увешано странными плодами. Присмотревшись, она поняла, что на ветвях висят многочисленные фаллосы. Она вскрикнула, но в голосе ее звучало скорее восхищение, чем испуг. Марио объяснил:
– Одни из них висят здесь по обету, другие – как искупительные жертвы тех, кто хочет получить сексуальную силу и плодовитость. Их величина зависит или от богатства жертвователя, или от неотложности просьбы. Мы пришли, должен вам сообщить, в храм.
При слове «храм» Эммануэль сразу же вспомнила о приличиях.
– Но если священник храма увидит меня в таком одеянии…
– Вы одеты как раз для храма, посвященного Приапу, – улыбнулся Марио. – Здесь это вполне дозволено.
– Эти штуки называются «лингам»? – Эммануэль была все же скорее заинтересована, чем смущена.
– Не совсем так. Лингам – это у индусов, и его очертания слишком стилизованы, чаще всего это просто вертикально поставленный столб; нужно очень сильное воображение, чтобы увидеть в нем то, что он символизирует. А здесь, как вы сможете убедиться, фактура вещи не оставляет места воображению. Это осколки природы, а не произведение искусства.
