Любовь цвета боли 2 (СИ) - Жилинская Полина

Перехватываю Олю, прижимая к себе, когда она, психанув, бросается вон из комнаты.

— Пусти! — колотит по плечам. — Видеть тебя не могу!

Сцепив зубы, подхватываю на руки, толкаю дверь, которая с громким стуком ударяется о стену. Пересекаю холл, не обращая внимания на Зину, выбежавшую на шум из кухни.

— Макар, ты что творишь? — летит в спину.

Слегка морщусь, когда Оля ногтями впивается мне в шею, но упорно поднимаюсь по лестнице.

Захожу в кабинет и опускаю малышку в свое рабочее кресло, придвигая к столу так, чтобы не могла выбраться.

— А теперь смотри, — открываю папку с файлами на компьютере. — После поговорим.

— Что это? — притихнув, спрашивает Оля.

— То, что мне предоставили в качестве доказательств твоей вины.

Присев рядом, впитываю в себя эмоции, мелькающие на ее лице. Мы как будто оба погружаемся в тот ад, через который нас вынудили пройти.

— Вот эту папку я нашел у тебя в квартире, а все эти записи дал мне Руслан, — говорю тихо, когда Оля, откинувшись на спинку кресла, слепо смотрит в экран. — Я не поверил… сразу. Каждая перепроверка давала один и тот же результат. У меня тогда не было причин не доверять ему.

— А мне? — шепчет тихо. — Разве был повод усомниться во мне?

— Этот человек очень хорошо меня знал. И знал, куда ударить так, чтобы я с катушек слетел. Я тогда живьем подыхал, Оль. После той ночи я отправил Руслана установить камеры, потому что действительно боялся за тебя. Витя тогда уже был в СИЗО, а ты осталась одна, беззащитная, в другом городе. Мне позвонила твоя соседка. Валентина узнала Руслана — он приезжал накануне, чтобы подбросить папку. И тогда я начал распутывать клубок, — отхожу к окну и долго молчу, глядя на березовую рощицу, припорошенную снегом. — Назара убил тоже Руслан. Он же убил и Шеллакова, чтобы тот не мешал ему. Я подозреваю, что Руслан был психически болен, — достаю из кармана сигареты и мну фильтр в пальцах.

По привычке хочется закурить, но в помещении Оля.

— И если уж и говорить о предательствах, тяжело жить, не опасаясь удара в спину. Но не сегодня и не сейчас. Теперь я знаю, что за моей спиной ты, — оборачиваюсь, глядя на слегка пришибленную услышанным Олю. — А значит, мой тыл надежно прикрыт.

— Боже мой, — шепчет она, будто только осознав. — Он ведь хотел, чтобы я уехала … с ним. Помочь пытался вполне искренне. Макар, я ведь уже беременная тогда была, — обхватывает себя в беспомощном жесте руками. — Как ты пережил это? — смотрит на меня полными слез глазами.

— Я и не пережил, — усмехаюсь.

Огромная часть моей души умерла вместе с Русланом, в том лесу. Мне иногда кажется, что я презираю себя за свой поступок. Может, нужно было помочь ему, отправить на лечение, попытаться исправить. Что же я за друг такой, раз столько лет не видел, что с ним происходит? Но каждый раз, глядя на Олю, понимаю, что поступил правильно.

Всему есть предел и точка невозврата, и если переступить ее, наступают необратимые последствия. Отматывая в памяти время назад, я не раз возвращался к мысли: Руслан с самого начала знал, что Ольга не причастна ко всей этой истории.

Наша встреча тоже была спланирована больным ублюдком. Пожалуй, только за это я ему и благодарен. За то, что в моем пластмассовом мире появилась удивительная голубоглазая девочка.

Оля смотрит с болью во взгляде, подходит и утыкается в грудь, крепко обхватывая меня руками. Глажу подрагивающие тонкие плечи, ощущая, как безбожно промокает рубашка.

— Ну чего ты, — зарываюсь носом в пшеничные волосы. — Все уже позади.

— Я тебе столько гадостей наговорила, — шепчет, всхлипывая.

— Ничего, я как-нибудь справлюсь, — отвечаю с улыбкой. — Но если тебя это уж сильно беспокоит, могу подкинуть пару вариантов, как ты можешь загладить вину.

Веду провокационно руками по тонкой спине и ниже.

— Пошляк, — фыркает, а я с кайфом смотрю, как розовеют в смущении щечки.

Эпилог

Совсем тяжко нам стало ближе к лету. Изнуряющая жара, постоянная изжога, боли в спине и капризная беременяшка.

Мы с головой окунулись во все прелести многоплодной беременности. Оля наконец сдалась, и мы переехали обратно в дом, где она, как морж, всё время откисала в бассейне, а по вечерам, когда спадала жара, нежилась на качелях в березовой рощице.

Я, если честно, до сих пор в шоке от возможностей женского организма и мужества слабого пола. Оля стала похожа на необъятный шарик, и я продолжаю недоумевать, как в моей маленькой девочке умещаются два пухляша.

Подхожу к открытому настежь окну, на улице поздняя августовская ночь, прохладный ветерок приятно обдувает лицо.

— Ты тут?

Оборачиваюсь, окидывая взглядом Олю, топчущуюся на пороге кабинета. На ней лишь моя футболка, которая открывает манящий вид на стройные ножки. Волосы заплетены в чуть растрепавшуюся косу.

Малышка не спеша приближается, что-то пряча за спиной.

— В общем, я подумала и пришла к выводу, что уже пора, — и смотрит так выразительно, словно я должен с ходу понять, о чем она толкует. — Вот, надевай, — достает коробочку, обитую синим бархатом, и вкладывает мне в ладонь.

Бросаю взгляд на часы — три ночи.

— Ты же понимаешь, что это один раз и на всю жизнь?

— Понимаю, — кивает, нетерпеливо выставив вперед руку.

— Я люблю тебя.

— И я тебя люблю. Можешь быстрее?

— Мы разве торопимся?

— Ты, возможно, и нет, а вот твои дети — да. Я, кажется, рожаю.

— Что? — бледнею я. — Нам же еще рано.

— Макар, ради всего святого, надевай кольцо! — слегка кривится Оля, хватаясь за меня рукой.

— У нас с тобой по-нормальному, наверное, никогда не будет, да, маленькая?

Дрожащими пальцами пытаюсь достать кольцо из коробочки. Обхватываю тонкую кисть и надеваю колечко на безымянный палец. Быстро чмокаю Олю в губы, заодно доставая телефон из кармана.

Дальше всё будто вскользь. Приезжаем в больницу. Олю забирают, и вначале мне кажется, что вообще ничего не происходит. Время тянется резиной, пока я раненым зверем брожу по коридорам. А потом погружаюсь в состояние, близкое к желанию убивать всех к чертовой матери.

— Почему она так кричит? — не находя себе места от беспокойства, спрашиваю у невозмутимого Борисовича, сидящего в кресле у стены.

— Потому что рожать — это больно, — фыркает Маша, поглаживая уже заметно подросший живот. — Вот я до сих пор не понимаю, как повелась на всё это второй раз! — тараторит моя группа поддержки, которую, кстати, никто не приглашал.

Машка, когда беременная, из милой девочки превращается в язвительного монстра.

— Знаешь, на что это похоже? Будто из тебя состав поезда выходит! Представил? — понижает голос до зловещего шепота. — А у Оли целых два!

— Маш, помолчи, пожалуйста, — просит дочку Борисович, глядя на мое почти невменяемое состояние.

— А я-то что? — пожимает плечами.

Мне кажется, проходит целая вечность, прежде чем дверь в родблок открывается и меня приглашают войти. Сразу ищу взглядом Олю. Уставшая, бледная, но такая счастливая, словно светится изнутри.

— Поздравляем, папа, у вас две здоровенькие девочки.

Присаживаюсь рядом с Олей и смотрю на два пухлощеких сверточка, с жадностью припавших к груди.

Перевожу ошалелый взгляд на любимую.

— Как девочки? Нам же мальчиков обещали, — снова смотрю на своих крошек. — Оль, что же я с ними делать буду?

— Любить, Багиров.

Смотрю на панель управления, часы равнодушно показывают, что сижу в машине второй час. Курю одну за другой. Не свожу взгляда с занавешенного окна, из которого льется ровный, чуть приглушенный свет.

Кажется, ничего сложного: выйти из машины, подняться на третий этаж и нажать на кнопку звонка. Но мне тяжело. Это как разворошить в груди осиное гнездо, позволить воспоминаниям больно жалить сознание и душу.