Сол Стейн - Другие люди
— Я в полном вашем распоряжении. Вы сами никогда не обращались к психоаналитику?
— Нет.
— Извините, я не собирался вторгаться в вашу личную жизнь. Просто хотел узнать, допустимо ли использовать в нашем разговоре наши специальные термины. Вы с ними знакомы?
— Да. Даже необразованный свидетель, дающий показания, знает, что его подсознательные обмолвки и оговорки имеют значение.
Я кивнул.
— Прежде чем мы начнем, вас не затруднит ответить на один вопрос? Меня гложет любопытство. Томасси. Я никогда не слыхал такой фамилии.
— Она армянская. Томассян. Я лишь сократил ее.
— Почему?
— Чтобы люди гадали, кто я такой. Кох — немецкая фамилия.
— Я еврей.
— Один мой знакомый много месяцев искал психоаналитика-нееврея.
— Антисемит?
— Полагаю, он рассчитывал, что христианин окажется более снисходительным.
Я не мог не рассмеяться.
— Полагаю, это тоже хороший смех, — прокомментировал Томасси.
Что удивительно, он мне понравился. Я-то полагал, что адвокаты все одинаковые, как человек, никогда не встречавшийся с евреями, думает, что они на одно лицо.
— На долю армян выпало много страданий.
— Большинство людей даже не знает о существовании такой нации.
— Они были первыми христианами. И внесли этот крест в двадцатое столетие.
Я вздохнул.
— Турки были ничем не лучше нацистов.
— Отнюдь, — покачал головой Томасси. — Они не были лицемерами. Никаких Бетховенов, Кантов, претензий на высшую цивилизацию. Они ненавидели нас, а потому хотели убить всех. Просто и без затей. Но, так или иначе, доктор, я пришел не для того, чтобы обсуждать беды нашего мира. Я хочу понять, как помочь…
— Разумеется, мисс Уидмер.
— Франсине.
— Да, давайте называть ее Франсина. Она попросила вас добиться наказания насильника, вторгшегося в единственное отверстие, чувствительность которого пробуждается лишь с разрешения хозяйки.
Мои слова вызвали у Томасси недоумение.
— Уши слышат, как только их достигает звук, — объяснил я. — Глаза, когда открыты, видят. Нос постоянно чувствует запахи. Влагалище требует входного билета.
— Доктор Кох, если это ваша обычная манера разговора, я никогда не попрошу вас выступить свидетелем в зале суда.
— Великолепно. Я уже чего-то добился.
— Франсина полагает, что стала жертвой серьезного преступления, но многие мужчины не могут этого осознать.
Я вновь вздохнул. Франсина с ним поработала.
— Мы насилуем друг друга тысячью способами, причем многие заканчиваются смертельным исходом, но лишь одна категория изнасилования квалифицируется как тяжкое уголовное преступление. Женщины недооценивают свое влияние на закон.
— Вы думаете, доктор, что она из мухи раздувает слона?
— Нет. Но надо знать женщину, чтобы понять, что означает для нее это происшествие. Сварить вам кофе?
Томасси ответил, что предпочел бы виски с содовой.
— Я составлю вам компанию, хотя и не любитель спиртного, — налив нам по бокалу, я продолжил: — Франсина — фанатик, то есть будет бороться за идею до конца. Решимости у нее хватит. И мужества.
— Если можно, объясните поподробнее.
— Объяснения — это по моей части. Ими я грею свою душу. Она интересуется политикой в широком смысле этого слова, как и многие молодые женщины в наши дни. И где она находит работу? В самом заметном учреждении, где власть бессильна. Во вражеском лагере, в Организации Объединенных Наций. Там она, наверное, подрывной элемент, или может им стать. Вы не находите, что она подрывной элемент?
— Согласен. Я также нахожу ее привлекательной женщиной.
Он тоже?
— Для адвоката, как и для врача, это недостаток.
— Это точно.
— Что привлекает вас в ней?
— Я бы не хотел отнимать у вас время.
— Ничего, ничего, говорите.
— Решительность. И, как вы и сказали, мужество.
— Агрессивные качества обычно ассоциируются с мужчинами, — я помолчал. — Так чем, вы думаете, я могу посодействовать в ее деле?
Томасси раскурил трубку, дабы выиграть время на раздумье. Едва ли он мог позволить себе такую роскошь в зале суда. Там в ход шли другие приемы. Он мог прогуляться к своему столику за блокнотом. Или просто пройтись взад-вперед перед присяжными.
— Позвольте мне очертить круг стоящих передо мною проблем. Мне будет нелегко убедить окружного прокурора просто заняться этим делом, не говоря уж о том, чтобы вынести его на Большое жюри.
— Почему?
— Из-за отсутствия убедительных улик. Так много дел об изнасиловании заканчивается ничем, потому что доказать, что изнасилование имело место, практически невозможно.
— Как и любовь. Вы когда-нибудь влюблялись?
Кох, Кох, хватит играть с опасными вопросами.
— Продолжайте, — быстро добавил я. — Напрасно я вас перебил.
— Если вам принадлежит какая-то вещь и кто-то берет ее у вас, а вы можете доказать, что она ваша, что больше ее у вас нет, так как находится она у обвиняемого, а вы говорите, даже если тому нет свидетелей, что не давали разрешения взять ее, с присяжными не возникнет никаких трудностей.
— Я понимаю. В случае изнасилования все обстоит иначе.
— Я не могу представлять это дело перед Большим жюри. Я должен подвигнуть на это окружного прокурора. Но убедить Большое жюри в том, что преступление совершено, всего лишь первый этап. После которого предстоит отбор двенадцати граждан: они и вынесут решение. Прокурор захочет ввести в состав присяжных побольше женщин, потому что им знаком страх перед изнасилованием, а потому он может рассчитывать на их сочувствие в отношении Франсины. Но адвокат защиты предпочтет мужчин, большинство которых в той или иной степени принуждали женщин, пусть своих жен, к совокуплению. Прокурор в конце концов сдастся и согласится на мужчин, у которых есть дочери возраста Франсины. Адвокат защиты будет проталкивать мужчин постарше, консервативных взглядов, лучше бы не имеющих дочерей, которые автоматически полагают, что любая симпатичная женщина по натуре кокетка. Тот факт, что она не носит бюстгальтера, будет расценен как провокация. А узнав, что ей двадцать семь и она не замужем, такие присяжные уж точно решат для себя, что она гулящая. По новому закону адвокат защиты не имеет права задавать вопросы, касающиеся ее сексуальной жизни, но что это меняет? Ее образ жизни и так будет предельно ясен для всех, и это не повышает наши шансы на успех. Но самое трудное для меня другое. Я смогу лишь суфлировать из-за кулис. А на сцене будут соперничать прокурор и адвокат защиты, народ против обвиняемого. В качестве ее адвоката я обречен на пассивную роль. И могу лишь подносить снаряды прокурору. Вы понимаете, в каком я трудном положении?
