Октав Мирбо - Дневник горничной
Никогда я его еще не видала таким словоохотливым, таким любезным… Я нагнулась над столиком, совсем близ него, и перебирая отобранные зерна в тарелке, кокетливо отвечала:
— Да… Ведь вы сегодня ушли сейчас же после обеда. Некогда было даже поболтать… Хотите я вам помогу чистить зерна?
— Спасибо, Селестина… Я уже кончил…
Он почесал голову:
— Черт!.. — сказал он, зевая… — Мне нужно было бы заглянуть в парники… Проклятые мыши пожрут у меня весь салат… Да-ну, впрочем… мне нужно с вами поговорить, Селестина…
Жозеф встал, затворил полуотворенную дверь, и увлек меня в глубину комнаты. На мгновение мне стало страшно. Маленькая Клара, о которой я позабыла, представилась мне на траве в лесу, мертвенно-бледная, в крови… Но на этот раз, во взгляде Жозефа не было неприязни… скорее сквозила робость… Едва можно было различить лица в этой мрачной комнате, освещенной беспокойным, слепым светом фонаря. До этой минуты голос Жозефа дрожал. Теперь он сразу сделался серьезным и твердым.
— Я уже несколько дней хотел вам кое-что сообщить, Селестина… — начал он… — Ну вот, я чувствую к вам симпатию… Вы — хорошая женщина… Аккуратная женщина… Теперь поди, я вас узнал хорошо!..
Я сочла нужным лукаво и мило улыбнуться, и возразила:
— Признайтесь, вам таки это стоило времени… И почему вы были ко мне так неприязненно настроены?.. Никогда со мной не говорили… Постоянно задевали… Помните, какие вы мне делали сцены, когда я проходила по дорожкам, которые вы чистили?.. У, противный бука!
Жозеф принялся смеяться и пожимать плечами:
— Ну, понятно… Ах черт! Ведь сразу не узнаешь человека… Особенно женщин, черт их узнает!.. А вы еще из Парижа!.. Теперь-то я вас знаю…
— Если вы, Жозеф, меня так хорошо знаете, скажите мне, какая я…
Серьезно, поджав губы, он выговорил:
— Какая вы, Селестина?.. Вы — такая же, как я.
— Такая же, как вы, я?..
— О! конечно не с лица… Но внутри, в душе, вы и я — одно и то же… Да, да, я знаю, что говорю…
Опять наступило молчание. Он начал более мягким тоном:
— Я к вам чувствую симпатию, Селестина… и еще…
— Что еще?..
— У меня есть деньги… немного денег…
— А?..
— Да, немного денег… Черт! я думаю не служат сорок лет в хороших домах, без того, чтобы не скопить кой-чего… Правда?
— Понятно… — ответила я, все больше и больше изумляясь его словам и поведению… — А у вас много денег?
— О! немного… только…
— Сколько?.. покажите!..
Жозеф тихонько загоготал:
— Вы разве думаете, что они здесь?.. Они там, где приносят проценты…
— Все-таки, сколько же?..
Он прошептал:
— Может пятнадцать тысяч франков… может больше…
— Батюшки!.. Да вы таки скопили!
— О! может и меньше… неизвестно…
Внезапно обе собаки одним движением подняли головы, прыгнули к двери и начали лаять. Я сделала испуганное движение.
— Это ничего… — успокаивал Жозеф, давая каждой из них пинок ногой в бок… — Это идут люди по дороге… Слушайте, это Роза возвращается к себе, я узнаю ее шаги.
И действительно, через несколько секунд я услыхала по дороге тяжелые шаги, затем отдаленный стук запираемой калитки. Собаки умолкли. Я уселась на скамейку в углу комнаты. Жозеф ходил по комнате, засунув руки в карманы, задевая локтями за кожаные ремни, висевшие на стенах.
Мы молчали; я чувствовала себя страшно смущенной и жалела о своем приходе. Жозефа видимо мучило то, что он хотел мне сказать. Наконец, через несколько минут он решился:
— Мне нужно вам сообщить одну вещь, Селестина… Моя родина Шербург… Это бойкий город… Масса моряков, солдат… разного сброду, который любит повеселиться; торговля там идет отлично… Ну вот, я знаю, сейчас в Шербурге есть отличный случай… Дело идет о маленьком кафе, около пристани, на самом бойком месте… Сейчас солдаты много пьют… Все патриоты на улице… кричат, орут, выпивают… Как раз момент… Можно заработать сотни и тысячи, за это я ручаюсь… Только вот!.. Нужно туда посадить женщину… аккуратную женщину… хорошенькую… и которая не боялась бы шуток. Моряки, военные, любят пошутить, посмеяться… выпить… поухаживать за женским полом… На это денег не жалеют… Что вы об этом думаете, Селестина?..
— Я? — спросила я с изумлением…
— Ну да, об этом плане?.. Нравится вам?..
— Мне?..
Я не понимала, чего он добивался, и все больше и больше удивлялась. В смущении я не нашлась, что ответить. Он настаивал:
— Конечно, вы… Кто же, как не вы, может заведовать маленьким кафе? Вы — порядочная женщина, аккуратная… вы не из этих жеманниц, которые и шутки-то не понимают… вы, наконец, патриотка! И к тому же, вы хорошенькая, такая дуся… одними глазами сведете с ума весь гарнизон Шербурга… Да так и будет!.. С тех пор, как я вас знаю… знаю, на что вы способны, эта мысль у меня не выходит из головы…
— Ну, и что же?
— Что же! Можно и обвенчаться, коли охота есть…
— Значит, — закричала я, внезапно возмутившись… — вы хотите, чтобы я распутством помогла вам набивать карманы?..
Жозеф пожал плечами, и спокойно произнес:
— Я хочу, Селестина, чтобы все было по честному, по хорошему… Это, кажется, видно.
Затем подошел, взял меня за руки, сжал их так, что я застонала от боли, и прошептал:
— Я мечтаю о вас, Селестина, о вас в маленьком кафе… Вы во мне всю кровь зажгли…
И так как я, озадаченная этим признанием, оставалась безмолвной и смущенной, то продолжал:
— И еще… может, там и больше пятнадцати тысяч франков… может, даже больше восемнадцати тысяч… Неизвестно, сколько там набежало процентов… Да еще вещи есть… вещи… драгоценности… Слушайте, вы там будете жить царицей, в маленьком кафе…
Он сжал меня в мощных тисках своих объятий… И я почувствовала, как все его тело дрожит от сдерживаемого желания… Если бы он захотел, он мог меня взять, задушить, без малейшего сопротивления. И продолжал развивать мне свой план:
— Маленькое уютное кафе… чистенькое… новое, блестящее… А у конторки, за стеклом хорошенькая женщина, в эльзасском костюме, в шелковом корсаже… с широкими бархатными лентами… Идет, Селестина?.. Подумайте-ка… Мы еще об этом потолкуем на днях… потолкуем…
Я ничего не находила сказать… Ничего, ничего, ничего!.. Я была ошарашена этой новостью, которая мне и во сне не снилась… И в то же время я не чувствовала ненависти, отвращения к откровенному цинизму этого человека… Жозеф повторял теми же устами, которые целовали кровавые раны маленькой Клары, обнимая меня теми же руками, которые душили, стискивали, убивали ее в лесу.
