Шахразада - Ревнивая лампа Аладдина
Джинния рассматривала руки, затем приподняла подол рубашки, топнула каблуками башмачков, словно примеряя новую обувь.
«О Аллах, как хорошо вновь оказаться живой и настоящей!»
«Но при этом остаться колдуньей», – заметил с ехидцей Алим.
«Отдыхай, мой неспящий друг! Вскоре ты мне еще понадобишься… Все твои знания и твоя мощь еще сослужат службу. А сейчас отдохни. Надеюсь, с мальчишкой я справлюсь и сама!»
В два шага Аладдин преодолел ступеньки, что вели в его «покои». Он распахнул дверь и… остановился как вкопанный. Посреди комнатки стояла она – девушка его грез, прекраснее и желаннее которой не знал он никого в целом мире.
– О Аллах всемилостивый, благодарю тебя!
– Здравствуй, юноша! Вот я и пришла…
– Но ведь это я должен был прийти к твоему отцу…
Девушка усмехнулась и сбросила покрывало с плеч.
Бедняге Хусни очень тяжело давались эти первые минуты. Ей хотелось назвать Аладдина по имени, дать ему коснутся своего лица, подставить губы под первый и такой желанный поцелуй. Но приходилось сдерживаться. Ведь мальчишка уверен, что к нему пришла сама Будур. И не надо раньше времени его в этом разубеждать.
– Я решила, что ты будешь мне рад…
– Аллах милосердный! Да я не прост рад! Я чувствую себя счастливейшим из смертных. Словно я играл в кости по мелочи, а выиграл самый большой алмаз в мире.
– Быть может, так оно и есть… Быть может…
Хусни опустилась на подушки.
– Присядь рядом со мной, юноша. Расскажи мне о себе. Кто ты, о чем мечтаешь?
– О прекраснейшая, у твоих ног самый преданный из твоих рабов. Нет в мире таких слов, чтобы я мог описать свою любовь. Я мечтаю о тебе с того самого дня, как увидел тебя в сумерках у полуденных ворот города… Тогда… – Тут Аладдин запнулся, но лишь опытное ухо Хусни расслышало в его словах досаду и печаль. – …Тогда мне пришлось сопровождать в каменоломни одного… человека. Но я запомнил и твой тонкий стан и твой нежный голос…
– Но я же тебе ни слова не сказала…
– Ты говорила что-то своей служанке…
– И этого оказалось достаточно?
– Да, о моя сладкая греза. Достаточно для того, чтобы понять, что нет в целом мире прекраснее тебя и желаннее тебя…
– Сладкоречивый юноша… Но как зовут тебя?
– Аладдин, сын мастера Салаха.
«Ах, мальчик, как ты еще наивен! Ну как бы смогла придти к тебе сама царевна, если бы не знала заранее ни твоего имени, ни где ты живешь, – печально подумала джинния и тут же одернула себя. – Хусни, дурочка, прекрати! Ведь это же тебе Аладдин признается в нежных чувствах. Ты стала его грезой, воплощенным желанием, единственной во всем мире. Так насладись этим мигом сполна!»
– Аладдин… – проговорила джинния. – Здравствуй, Аладдин, сын мастера Салаха.
– Здравствуй, моя сладкая мечта…
И Аладдин упал перед Хусни на колени.
– Позволь мне поцеловать кончики твоих пальцев, о прекраснейшая из женщин, когда-либо являвшаяся правоверному.
– Сладкоречивый юноша…
Но больше Хусни ничего не успела сказать – Аладдин обнял ее и поцеловал. И был этот поцелуй так сладок и желанен для них обоих, что нескоро еще к ним смогло вернуться дыхание. А здравый смысл, похоже, так и не вернулся к Аладдину.
– Но ведь сегодня глашатаи объявили о твоей свадьбе! Как же ты смогла покинуть дворец, девушка моих снов?
– Ах, Аладдин… Этой свадьбы не хотел никто. Старик, которому я была предназначена в жены, появился на пороге моего дома лишь сегодня. Он суров и страшен, его руки холодны, а душа черна, словно самая черная ночь… Ну разве я могла стать его женой?
– И ты ослушалась повеления своего отца? – в голосе Аладдина зазвучал неподдельный ужас. – Осмелилась ослушаться повеления всесильного халифа?!
– О нет, мой прекрасный Аладдин. Я лишь решила, что если мне суждено сегодня найти того, кто станет спутником всех моих дней, то это будет не какой-то страшный незнакомец, в недобрый час постучавший в дворцовые ворота, а тот единственный, кого я сама выберу себе в мужья. Это ты, мой прекрасный Аладдин…
Голова Аладдина кружилась уже от того, что Будур, девушка его грез, стоит рядом с ним. А этих слов, наполненных сладким ядом лести, хватило, чтобы разум, пусть ненадолго, но покинул его, и ощущал юноша лишь вожделение и жажду.
Он робко обнял джиннию и прижался устами к ее устам полудозволенным поцелуем.
От этого несмелого прикосновения Хусни почувствовала, как на нее накатывает волна удовольствия, вызывая покалывание во всем теле. Это было удивительное ощущение. Такое давно забытое и такое прекрасное… ощущение, связанное с волнующим ожиданием.
«Но Аладдин еще не знал женщины. И, боюсь, может наделать ошибок… Да к тому же таких, что надолго отравят для него страсть…»
Эти мысли вихрем пронеслись в голове Хусни. Но она отмахнулась от них. «Но я же рядом! Я помогу ему! И потом, не будить же неспящего Алима, чтобы он дал Аладдину несколько уроков!»
Губы Аладдина стали так настойчивы, что трезвые мысли покинули головку Хусни через миг после того, как появились.
На полу лежали большие подушки. Не отрываясь от прекрасной девушки, Аладдин опустился на них.
– Не торопись, пылкий юноша!
– О нет, звезда моей жизни, я не тороплюсь. Но и ты не бойся! Я перечитал все трактаты о любви, что только нашлись в этом городе! Я столько раз представлял, как сожму тебя в своих объятиях, что тебе бояться нечего! Эта ночь станет для тебя ночью любви и неги!
Хусни усмехнулась.
– Сладкие и достойные речи! Но я не боюсь. Ведь я же сама пришла к тебе. И теперь мы вместе!
Аладдин нежно гладил девушку. Его пальцы чуть подрагивали. Хусни почувствовала, что он мечтает, но не решается избавить ее от одеяний. Тогда она встала и одним движением плеч сбросила верхнюю темно-лиловую накидку, оставшись лишь в тонкой газовой. Но, увы, для юноши, что увидел на пороге своих «покоев» девушку, о которой мечтал, этого было недостаточно. Вернее было бы сказать, что и тонкий газ покрывала оставался для него столь же нерушимой преградой, как и каменная стена.
«О Аллах, – подумала Хусни, – ну как же ему подсказать, что эта тонкая ткань улетит от одного его прикосновения?!»
И словно услышав эти слова, Аладдин потянул газовую накидку на себя. Покрывало соскользнуло с плеч и головы, оставив Хусни в вышитом кафтане.
– Аллах милосердный, как же ты прекрасна, звезда моих грез! Но как я боюсь прикоснуться к тебе! Боюсь сделать тебе больно!
– Почему, о лучший из мужчин?
– Потому что мои руки привыкли не только к каламу и листу пергамента, но и к горну, где плавится металл. Мои ладони грубы и жестки, они могут ранить твою жемчужно-нежную кожу…
