Михаил Окунь - Последний юг
Я на Володю обиделся несколькими годами позже, когда он зажал полученный для меня небольшой гонорар в одном газетном издании Белокаменной. По утверждению очевидцев, он все время порывался деньги мне переправить, но – не получалось. Я заметил такую вещь: когда пеняешь человеку за что-то несделанное, неисполненное, а в ответ слышишь волшебные слова: «Извини, не получилось!», то и возразить вроде бы уже нечего. Впрочем, какие теперь счеты?
Надеюсь, Володя, в твоих нынешних Петушках тебе хорошо. И девушка с косой до попы смотрит ласково, и магазины открыты 25 часов в сутки (у них там все возможно). Живи спокойно!
Вот мы стоим на фото у самой кромки воды. Бальзак одной рукой прижимает к мощному животу смеющегося Квапсика. Я что-то им говорю. Цыпленок, улыбаясь, внимательно смотрит в объектив. Наташа, тоже улыбаясь, на него. Если верить снимку, все счастливы.
Фотографировал Друг, а Вачалёв позировать отказался. Вероятно, был в тот день по недоразумению трезв.
5
Одну из последних ночей на юге мы вдвоем с Квапсей провели в гараже отца Друга. Почему – не помню. Может быть, перед отъездом решили добрать романтики. Гараж этот только назывался гаражом, а на самом деле служил кода-то эллингом для катера, впоследствии проданного. В числе других, принадлежащих местной знати, находился он на самом берегу. От железных ворот до воды – метров десять песчаной полосы.
Ночное шевеление волн, купание голышом, сплетение в черной бархатной воде, сжавшие меня бедра… Она целует взасос, как мужчина женщину, втянув мои губы. Может быть, по окончании этого соития следовало бы без сожалений отдать Богу душу. Потому, что ничего столь же острого не было дальше, ничего не осталось на потом…
Я заплыл далеко в море, перевернулся на спину. Луна была вне поля зрения, лицо кололи только слюдяные изломы звезд. Четвертый день творения…
Когда я захотел было вернуться на берег, то не обнаружил его. Кругом зияла тьма, единая по всем направлениям. И только минут через пять, вглядевшись, я увидел слабый огонек, и в приоткрытых воротах гаража – силуэт Квапсика, который я не спутал бы ни с одним другим. И поплыл на этот путеводный свет.
Она уже волновалась, в глазах стояли слезы. Ночь мы провели в гамаке, подвешенном в гараже на месте катера. А наутро едва разогнули затекшие тела.
Уезжали из Крыма отдельными группами – обратные билеты были на разные числа. В коридоре купейного вагона на ослепительно загоревшую Квапсюню по-кроличьи обреченно пялились военно-морские курсанты. Но на меня они смотрели уже взглядом удава. Вероятно, удавили бы в охотку. Действительно, запутал девчонку сорокалетний козёл!
Я за каким-то чёртом вез домой целый мешок самых крупных раковин черноморских рапанов и наиболее интересные черепки битых античных горшков, собранные на месте римских усадеб. Их прямоугольники выделялись издали на темных пашнях благодаря осколкам красноватой посуды и светлым камешкам стертых в пыль построек. Всё надеялся найти монетку, но так и не удалось. Хотя на одном черепке обнаружился отпечаток пальца гончара, его «фирменный знак». Глина сохранила папиллярные линии человека, давно обратившегося в прах. Наглядное пособие к Омару Хайяму.
Перед самым отъездом мы побывали и на раскопках Нимфея, одного из городов Боспорского царства, которые велись в двух шагах от нашей базы отдыха. Семь веков просуществовало могучее государство, а кто его теперь помнит, кроме историков? Так что же мы-то на протяжении своего секундного промелька дергаемся, как черт на веревке, сходимся-расходимся, пьем друг у друга кровь? (Ну вот, автор высказал хоть и банальную, но мысль).
Несколько лет спустя я увидел на Невском глянцевую, чрезмерно жизнерадостную на фоне серого денька афишу со знакомым зеленым откосом и блистающим синим морем. Она извещала о выставке «Раскопки древнего Нимфея» в Эрмитаже. И поспешил туда.
В витринах стояли целехонькие глиняные горшки, змеились бирюзовые и сердоликовые бусы. Были и монеты со спесивыми профилями. Запомнился отреставрированный фрагмент белой стены с охряным изображением квадриремы, что ли. Подобные «почтовые» стены имелись в любом античном городишке. На этой стенке нимфейские донжуаны по давней греческой традиции карябали послания возлюбленным, назначали свиданки гетерам, определяли им цену. Самым дорогим – в талантах (теперь-то талантом нипочем не расплатишься). Такая вот насыщенная жизнь текла на месте тихого поселка Героевка.
О, как ты не рухнешь, стена,
Под тяжестью глупостей этих!
Должно быть, все же рухнула.
Есть такая аквариумная рыбка, одна из разновидностей вуалехвоста – «водяные глазки». Когда по приезде с юга мы с Квапсиком завели аквариум, то купили одну такую на птичьем рынке у площади Калинина. Квапсюня вдруг сказала: «Смотри, как на меня похожа!» Я пригляделся – и действительно: рыбка из-за наростов под глазами была словно скуластенькая. Так за Квапсиком и закрепилось второе прозвище – Водяные глазки.
Рыбка оказалась бойкой и любопытной. Но однажды утром мы обнаружили ее лежащей около аквариума с уже подсохшей чешуёй. Ухитрилась выскочить в другую жизнь через щель сдвинутого стекла, прикрывавшего аквариум.
Квапсюня плакала. Я предложил купить другую такую же, но она возразила: «Другой такой уже не будет!» Слова её оказались пророческими.
6
Начало нового тысячелетия. Дождливый южногерманский февраль. «Февраль. Достать чернил и плакать…» Нет, не достается. И не плачется.
Сижу в немецком городке. И вдруг стало разбирать одно досужее соображение – ведь молодая местная чиновница, без устали донимающая меня письмами с каверзными вопросами, еще в прошлом веке бегала школьницей по этим мощеным улочкам в то самое время, когда мы буйствовали на полуострове. Как говорится, парадоксы истории.
Кстати, симпатичная фрау как две капли воды похожа на одну мою знакомую девушку родом из Подмосковья, из дивных приокских мест – с пыльными большаками, темным лесом, речными плёсами. А зимой – бескрайние снежные поля. Черный лист мечется, грохоча, по белизне. По колено в снегу, по пояс, покуда сил достанет! «Кто заблудился в двух шагах от дома, где снег по пояс и всему конец?» Тот и заблудился, кто в швабском феврале не расплакался…
Незадолго до отъезда из Петербурга расстался с той девушкой не по-хорошему. Значит, и послана она мне теперь в германском варианте в наказание за грехи мои тяжкие.
Что еще? «Водяные глазки», выскочив через внезапно приоткрывшуюся щель, уже десять лет обитает в Афинах. В отличие от бедного вуалехвостика, Квапсюня неплохо адаптировалась в новой жизни, окончательно заделавшись гречанкой. Родила дочку. Назвала её София – «мудрость». Надеюсь, когда её дочь подрастет, то станет не чопорной европейской мадам, более всего пекущейся о соблюдении дистанции, а бесшабашным Квапсиком номер два. «Другого не было пути… И я прощу, и ты прости».
