Шахразада - Нур-ад-Дин и Мариам
С этими словами он сорвал пыльный мешок с головы воровки и… О Аллах всесильный и всемилостивый! Перед ним предстала его Мариам-ханым, его мечта…
Макама двадцать четвертая
Ее глаза метали молнии.
– Ишак! Вонючий бурдюк! Мешок свиного сала! Развяжи меня немедленно, глупец!
Нур-ад-Дин не двигался, словно обратился в камень. Да и как здесь было не изумиться? Она, его греза, его любимая, пробралась в его дом, словно лазутчик, шарила по полкам, что-то искала…
– Это ты, несравненная?!
– О Аллах всесильный, и этот человек еще пытается задавать мне вопросы! Развяжи меня немедленно, сын гиены!
Нур-ад-Дин повиновался. Но двигался столь медленно, что Мариам успела обрушить на его голову еще с десяток отборных ругательств.
– Да шевелись же ты, безумец! Мне же больно!
– Мариам, прекраснейшая, как ты здесь оказалась?
Женщина метнула ненавидящий взгляд в Нур-ад-Дина, но промолчала, пытаясь привести в порядок платье и заколоть шаль так, как это приличествует вдове. Лишь убедившись в том, что выглядит достойно, ну, насколько это возможно после нападения огромного и сильного мужчины, она позволила себе ответить этому самому мужчине.
– Я пришла тебя спасать, безголовый болван! А ты набросился на меня! Я торопилась, дабы вырвать тебя из лап коварной тысячелетней смерти, а ты едва не сломал меня!
– Спасти? От какой смерти?
Мариам, не глядя на Нур-ад-Дина, уселась на подушки, громоздившиеся в уютном уголке двора рядом со столиком в тени раскидистого лимонного дерева. Она не намерена была произнести хоть слово до тех пор, пока этот олух (но как же еще, о Аллах всесильный, назвать такого безумца?) не извинится перед ней. И это его она торопилась спасти! Это о нем беспокоилась! Да что там какой-то древний яд в какой-то дурацкой муке! Его не возьмешь ни копьем, ни топором, ни мечом. Он переживет не только ее, глупую Мариам, но и всех своих родственников, всех детей и внуков!
– Да отвечай же мне, женщина! – закричал Нур-ад-Дин, нависая над ней.
Мариам посмотрела на него столь пристально и столь пронзительно, что почтенный купец захлебнулся собственным криком. Должно быть, этот взгляд ожег его ничуть не хуже оплеухи. Ибо уже куда тише и куда мягче он спросил:
– Как ты оказалась здесь, прекраснейшая? И от чего ты хотела меня уберечь? Скажи мне, Мариам!
И уважаемый купец нежно провел пальцами по руке женщины. И тут произошло чудо – злая, словно кобра, Мариам внезапно исчезла. А на подушках теперь сидела плачущая девчушка, немногим старше его, Нур-ад-Дина, дочурки.
– О Аллах всесильный! Ну о чем ты плачешь, прекрасная греза? Расскажи мне, не скрывай ни слова.
И Мариам рассказала ему и то, что она услышала от почтенной Суфии, и как бежала в ужасе к его дому, пытаясь понять, успеет ли спасти его… И как шарила по темной кладовой в надежде уничтожить отравленную муку, и как пыталась понять, куда исчезла малышка Мариам и не погрузился ли он, неблагодарный, в смертельный сон без сновидений.
И чем дольше рассказывала Мариам, тем сильнее гневался Нур-ад-Дин. О нет, он не только гневался – смешанные чувства терзали его душу. Он был вне себя от счастья, что его прекраснейшая сломя голову помчалась спасать его. И он был вне себя от гнева, что она вообще слушала старую сплетницу Суфию. Ему было необыкновенно приятна забота Мариам, и его необыкновенно поразило ее легковерие.
– О Аллах великий! – простонал Нур-ад-Дин, когда рассказ Мариам все же подошел к концу. – И ты, глупая курица, даже не задумалась над тем, что тебе рассказала эта безмозглая старуха?
Слезы на глазах Мариам волшебно высохли.
– О чем я должна была задуматься, плешивый ишак?
– Да все равно о чем! Например, о том, что зерно не хранится даже полусотни лет, не говоря уже о нескольких столетиях! Что через наш город никогда не проходили никакие армии, не говоря уже об армии самого Искандера Великого! Что если утром тайник только был открыт, то к полудню отравиться им не смог бы никто. За исключением, конечно, самой безмозглой и безголовой Суфии, да пошлет Аллах великий ей еще сотню сотен лет неизвестных болезней!
Мариам хихикнула. О, она, конечно, не задумывалась ни о чем подобном. Но сотня сотен лет неизвестных болезней… такое проклятие воистину страшно…
Нур-ад-Дин самодовольно улыбнулся, и почтенная женщина вновь ожесточилась.
«О Аллах всемилостивый! Я бежала к нему, думала, что сердце выскочит из груди! Беспокоилась о нем! А этот бурдюк даже не извинился передо мной! О-о-о, вот такова она, твоя благодарность! И это о нем я мечтала еще на рассвете? Это его хотела назвать своим избранником? Да ни за что! Ни за какие богатства мира я не сделаю этого! И спасать теперь больше его не буду! Даже если прямо в его пустую голову ударит молния!»
– Ну что ж, раз ты жив и здоров, почтеннейший, то мне здесь больше делать нечего! И я могу спокойно отправиться домой!
– Ты даже не выпьешь со мной чаю, удивительная женщина?
Мариам, не ответив ни словом, встала и осмотрелась, дабы найти свою корзину, которую бросила где-то у входа в дом.
– Ага, вот и ты, моя красавица, – проговорила женщина, и более не удостоив ни единым взглядом окаменевшего Нур-ад-Дина, захлопнула за собой калитку.
Миг, и она уже была дома, в тишине и уюте своего жилища. Горькие слезы обиды вновь полились из ее глаз. Но теперь ей никто их не утирал. Постепенно Мариам успокоилась. Потом умылась, потом сменила уличное платье на домашнее и наконец принялась за пирожки, все вспоминая это нелепое спасение и от этих воспоминаний улыбаясь все шире.
– О Аллах, – наконец в голос рассмеялась она. – Но какая же я дура!
И минуту подумав, заметила:
– О нет, я лишь молодая дурочка! А вот старуха Суфия – настоящая дура!
В заботах по дому пролетел день. Поспели яства, какими Мариам всегда и справедливо гордилась. Наконец вернулся домой ее сыночек. И тут оказалось, что глупость человеческая воистину столь велика, что ее, Мариам, попытку спасти уважаемого Нур-ад-Дина вполне можно было назвать деянием более чем разумным. Ибо безумные покупатели сегодня все как один отказались покупать муку последнего помола, но разобрали у торговцев все крупы, до которых смогли дотянуться.
Не успели этому изумиться сами торговцы, как новая волна обезумевших покупателей смела с прилавков соль и красный жгучий перец. При этом в толпе явственно слышны были слова «…лучшее противоядие».
– И наконец последними, матушка, кто пострадал сегодня от этого удивительного безумия, стали зеленщики. Потому что травы были раскуплены столь быстро, что покупателям, которые почему-то замешкались, не осталось ни одного свежего листика.
