Юрий Слёзкин - Рассказы
— Да это же Григория Мыльняка батька!
— Ну и ну! Намылился старик — пожалуйте бриться! Вставайте, папашенька, приехали!
Все ж таки, беря в соображение несоответствие положения утопшего, я только один глаз приоткрыл и вижу — склонилось надо мной некоторое рябое лицо отвратного, но знакомого виду, а вокруг будто водяная облачность. Смотрю да молчу в ожидании — чего будет.
— Не узнаешь, папашенька?
— Нет,— отвечаю, подумавши,— как не узнать такое хайло? Только лучше бы его не видел ни разу — тошно!
— Это вам, папаша,— возражает,— с перепою тошно. Шутка ли сказать, всю ночку прогулочку совершали, да к тому же еще с кручи по грязи на салазках заголя сиганули! Полное,— говорит,— вам выражаю сочувствие!
А тут из облака другая личность: сынок единоутробный.
— Что же это вы, отче родимый,— кричит,— такого сраму наделали: людям на головы сыпетесь! Никак от вас этого не ожидал! Не будь туману, подстрелили бы вас живым манером!
Ну, тут я уже не стерпел. Сами понимаете, всякое хорошее настроение от таких событиев пропадает. Открыл второй глаз, сел наземь и кричу:
— Ослоухие дурни! Пропаду на вас нет! Самый вам раз в болоте жить с гадами. Только нет моего желания через вас от голоду до потери разума доходить, объедалы проклятые! Сгиньте!
Глава четвертая
Но представьте себе, никакого конца моим мучениям из этого не вышло. Подняли меня на ноги, обтерли кое-как да и говорят:
— Между протчим, папаша, видно, вам судьба такая — боевую долю вместе с нами делить. Радуйтесь, что целы остались, а то по туману могли бы шею сломить. Все ж таки со светом отпустить вас домой недопустимо в видах тайны нашей диспозиции, а потому предлагаем вам за нами следовать в поход. В дело вас не допустим по слабости вашего здоровья, однако помощь оказать сумеете. Сядайте в тачанку да и айда…
Как бы вы на моем месте поступили, хотел бы я поглядеть? Что тут прикажете делать! Кони ржут, братва ругается, сам батько Печеный на переднем возу куркулем развалился, кричит скрозь туман:
— Что, старик, перекрещиваться собрался? Так и быть, в кумовья зови!
Одно я только и думаю: куда ни на есть везите, скорей бы до горячего довезли, а от дела этого ихняго уж словчусь как-нибудь.
И тронулись мы, значит, в путь. Всего восемь возов, двадцать шесть хлопцев. Выбрались из яров на луга, а оттуда в лес, да лесом, проселочною дорогою пяток верст отъехали и стали. Солнце-то едва поднялось — плачет, снизу мокрень, сверху мокрень, по мхам склизко, и такая тоска меня обуяла,— представить себе не можете!
А бандитный народ возы в ряды установил, ружья из-под сена повытягал и к просеке. А Григорий мой первый из них заправила. Ну просто глазам своим не верю, откуда у него этой дерзости столько! Точно вот из рода в род — бандит почетно-потомственный.
— Вы, папашенька, не сумлевайтесь,— говорит,— мы это дельце живым манером обтяпаем. Плевая вещь!
— Ну уж нет,— отвечаю,— это ты себе как хочешь, я тебе не советчик, а сам я встревать в грязное дело не желаю. У меня руки чистые, орудуй в одиночку. Но только отца родного забывать не годится.
И с теми словами отошел в сторонку, на бугорок посуше, так что как раз весь плацдарм виден. Прилег — смотрю. Злодеи мои поперек рельс сосну свалили да под насыпь.
Поверите ли, траву вокруг себя пообдергал от досады. Однако слышу — гудет. И представьте себе, все громче, так, что даже земля подо мной затряслась… И гудет, гудет, и гудет, а у меня волосы дыбором!
Только выскакивает на пути хлопец. Помахал чевой-то красным флагом да снова под насыпь. Я даже уши заткнул. Вот сейчас, думаю, ад кромешешный!
Ну, между протчим, благополучно. Смотрю, ползет этакая громада, вытянулась из-за поворота и приставать начала. А тут с обоих сторон — братва.
— Эх, сволота, сволота! — шепчу.— И куда вы только лезете, и чего вам только надоть? Эх, сволота, сволота! Хай бы вас уж всех перестреляли!
Однако ничего подобного. Влез один хлопец к машинисту на паровоз, а другие к вагонам. Ну, тут, понятно, вой, руки вверх, повылазило народу до черта,— прямо даже непонятно: столько его и без всякого сопротивления. Окружило их хлопцев пять с ружьями наизготовку, а уж гляжу — кой-кто барахло из окон выворачивает.
А чем дальше, тем больше добра волокут! Смотрю, мой Григорий два чемодана за плечи вскинул, корзинку в руках несет да еще другими командует.
«Это что же такое,— думаю,— как же так? Совсем они публику пообчистят, а на меня никакого внимания. Ну как есть сволота петая! Разве же так можно! Эх, сволота, сволота!»
Тут я и сам не знаю как вышло. Точно меня кто гвоздем в заднее место: прямо-таки в догадку не пришло,— как с бугра-то кубарем в ложбинку, а с ложбинки на насыпь, а с насыпи — в вагон!
Обернулся вокруг себя,— сидят по скамейкам сплошные дамочки! И прямо-таки лица на них нет от страха.
— Руки вверх! — кричу.— Которое золото — отдавай!
Даже и сам не знаю, откуда слова только эти взял. Понимаете, формальная оторопь напала. Глаза таращу, а губы трясутся. И надо же так, чтобы насупротив — ветчинная колбаса. Ну, вижу ветчинную колбасу — оторваться не могу, тянет!
— Вы тут зачем,— кричу,— съедобу разложили? Может, имеются такие, что по три дня не евши, а вы жрете! Волоките всю какую ни на есть съедобу ко мне! Живо!
А сам за колбасу. Прямо-таки, сказать можно, ополоумел. Однако меня за руку.
— Голубчик, бандит, прошу вас, не берите! Нам еще до Золотоноши ехать — купить не на что!
Обернулся, вижу держит меня за руку дамочка, а около нее другая, и обе плачут. Ну до того противно!
Я, как вам известно, слез сызмальства боюсь. Зверем завыл:
— Молчать! Ежели которые дамочки хамят, так мы их живым манером пристукнем.
Только поднялось тут совершенно невообразимое. Хоть святых вон! Беспросветные рыдания, деваться некуда. Куда не повернись — слезы: бабье да дети! Поверите ли, дошел до точки. Схватил чемодан — об пол, корзину — об пол!
— Молчать у меня!
А сам не знаю, как дальше быть, за что первое приняться, дурак — дураком: топчусь на месте, дамочки вокруг меня топчутся, которые руки вверх держат, которые барахло ко мне волокут. Только слышу — что за черт! Под самыми ногами шум…
Глянул в окно — лес мимо!
Батюшки! Оставили меня дьяволы! Забыли! Караул!..
Кинулся на площадку, а поперек дороги проводник:
— Во время ходу не разрешается.
Ну что прикажете делать!
— Сволота, сволота! — думаю.— Продали старика ни за что!
Стою, верите ли, и плачу. А вокруг меня уже всякие персоны, с револьверами, с ружьями — откуда взялось.
