Неджма - Ваниль
Я знала, какие оскорбления приняты у жителей Зебиба и их обычный гнев. Я обошла отца и направилась во дворик. Старшая из дочерей плакала навзрыд.
— Что произошло? — спросила я у Ашаман.
— У Лейлы не пошла кровь…
— Она была девственницей, ради Бога!
— И теперь все в этом сомневаются.
— Тарек, должно быть, плохо взялся за дело. Еще один девственник, вот и все!
— Я ничего об этом не знаю. Кроме того, что новые родственники моей сестры прогнали ее ударами туфель.
Нет нужды описывать сцену, обычную для Зебиба. Лейле пришлось вернуться домой, с приданым, нагруженным на четыре добрых руки, без единого сочувственного взгляда или возгласа. Исчезли песни, всадники и ружейные выстрелы. Осталась только луна, безмолвный свидетель в багряном зареве, и стыд.
— Заходи, — сказала Ашаман, проведя меня в одну из трех комнат, из которых состоял их дом.
Я села напротив Лейлы. Девушка, еще не отойдя от шока, казалось, не осознавала, что происходит вокруг нее. Блуждая взглядом, она повторяла:
— Я… ничего не сделала… Это не я! Крики, крики… Ругань. Они были в ярости. Все за дверью…
Я взяла ее руку. Она продолжала, не замечая моего присутствия:
— Простыня, простыня! Все время одно и то же слово. Он говорил — идет, идет. Но, во имя Бога! Нужно попробовать еще. Мы попробовали… Они кричали: придите за вашей дочерью… С ней не все ладно… Грязная шлюха, что ты сделала с моим братом… Они сказали…
— Лейла, успокойся. Не волнуйся.
Я попросила капельку померанцевого настоя и заставила Лейлу его выпить.
Она повторила, на этот раз тише:
— Я не понимаю. Я никогда не подходила к мужчине, тетя. Я правильная.
— Никто не винит тебя, моя дорогая. Опиши мне, как это произошло.
— Я последовала всем вашим советам. Я подготовилась, прежде чем он вошел. Я положила белое белье между ягодицами для крови. Он попросил меня лечь, и я легла. Я услышала, как он читает аяты Корана. Он дал мне три миндальных пирожных. Он положил две подушки мне под поясницу и лег на меня. Я слышала, как поют девушки, а парни стучат в дверь.
Она умолкла, погрузившись в еще свежие воспоминания.
— Продолжай.
— Тарек напрасно…
Она покраснела.
— Не стыдись, девочка моя, теперь, познав мужчину, ты можешь спокойно говорить об этих вещах.
— Он напрасно ласкал меня, ничего не происходило. Он сказал: «Нужно, чтобы они прекратили шуметь за дверью». А я думала только о белой простыне, на которой должно остаться алое пятно — доказательство моей девственности. Часом позже все еще ничего не происходило, его член увял, и я его больше не чувствовала. Он сказал: «Я не понимаю, что с тобой такое?» Я не ответила, не зная, что сказать. Затем он закричал: «Вот! Идет! Я снова становлюсь мужчиной!» Он поднялся на меня и начал снова. Я была измотана, он искал дорогу уже три часа, и я захотела его оттолкнуть. Он разозлился и сказал, что это я его сглазила, и если я отказываюсь, значит, мне есть в чем себя упрекнуть…
— И что ты осквернила себя с другим… известная песня.
Лейла закрыла лицо руками и заплакала:
— «Будь проклята вся твоя семья!» Только это я слышала от его сестер, которые толкали меня к двери.
— А твой муж?
— Он пытался меня защитить. Они ответили, что это женское дело. Маленькие кричали вместе с большими: «Оставь ее, это шлюха, она не девственница!»
— Успокой меня, — потребовала Ашаман, садясь на колени перед своей сестрой. — Ты никогда не знала…
— Как бы я это сделала, никогда не покидая дома? Ты это знаешь! — оборвала молодая супруга, вымещая злость на бедрах, расцарапав их до крови.
Я смотрела, как Ашаман взяла руки Лейлы в свои, думая о своей собственной брачной ночи. Со старым Садеком, под которого меня положили осенней ночью, а я даже по-настоящему не знала, кто он. Такой вот брак-сюрприз. Я слишком много бегала по полям и не слушала женских советов. Мне хотелось дернуть бородку этого Садека, просто чтобы посмеяться. Но он достал свой член. И мне пришлось бороться. Так сильно и удачно, что его мать держала меня и закрыла мне рот руками, чтобы позволить ему покрыть меня, как это делают животные, но с меньшей нежностью.
***
Я наблюдала за лицом Лейлы. Идеальный овал, глаза газели и шелковая кожа. Однако я сомневалась, что девушка сознавала свою красоту. Могло ли быть иначе у крестьян, скупых на комплименты, как их диалект на нежные слова! Один ты, Али, продолжаешь считать, что Зебиб когда-то был сердцем империи и владел сотней имен любви, пятью сотнями, чтобы описать ягодицы — столько же, чтобы превознести роскошный круп, — метафорами, которыми можно было наполнить словари и бессчетное число сочинений, которые у нас украли крестоносцы, чтобы ухаживать за своими красавицами.
Я должна была сама убедиться! Ожидая, я укрепилась в уверенности, что Лейла воспитывалась со своими четырьмя сестрами, никогда не слыша похвал своей внешности и не зная всего того, что существовало в ее теле… Ее тело? Что это, тело? Пища для червей, повторяла Фатима, ее мать, самое большее — ложе для мужчины, хорошо набитый матрас, на котором самец может спать или испускать сперму, по своему желанию. Женское тело не для женщин, добавляла мать, это собственность их мужа. Конечно, Лейла усвоила материнские советы. Без сомнения, она не рассматривала свое тело, просто не имела на это времени, разрываясь с утра до вечера между печками, колодцем и птичьим двором. Она только знала, как и все девственницы Зебиба, что мужчины живут на другой планете, но все же они существуют… если не хочешь навсегда остаться в семье и навечно похоронить себя в тени отцовских усов. Кстати, я вспомнила смерть матери Лейлы — нелепый случай. Фатима провела всю жизнь в четырех стенах, выходя только для того, чтобы покричать на свадьбе или проронить три слезы над умершим. За исключением этих случаев она никогда не выходила на улицу и пострадала от обычной под нашим небом немощи — непривычки переставлять ноги. Это и погубило ее однажды утром: в двух шагах от дома, споткнувшись, она умерла.
Я все еще рассматривала прекрасное лицо, когда Ашаман нарушила молчание, приказав:
— Позволь тете Зобиде проверить.
Малышка бросила на меня взгляд, в котором я не смогла отличить надежду от ужаса. Она встала, подняла платье и медленно опустила трусики. Я попросила ее развести ноги. Она подчинилась. Я раскрыла лепестки вульвы и осмотрела ее. Она закрыла глаза. Ее оболочки были белыми — знак того, что семя мужчины никогда туда не изливалось. Только внешние, потревоженные, стенки окрасились в гранатовый цвет. Я ввела палец глубже. Ее дырочка была стянута, как в день ее рождения. Я произнесла свой вердикт:
