Тиамат - ЭКЛИПСИС
Он поднял эльфу подбородок чуть повыше, чтобы увидеть его глаза. Они были как… как расплавленное серебро. Сейчас они выглядели пустыми, равнодушными, но Альва был готов поклясться, что эти глаза могут сиять, как звезды в ночи. Только вот кому суждено эти звезды увидеть, кроме богов загробного мира, куда, без сомнения, предстоит отправиться эльфу не более чем через несколько месяцев. Его потухший взгляд и равнодушное, ничего не выражающее лицо говорили, что он уже перестал цепляться за жизнь, и она уходила из него по капле.
– Как тебя зовут? – спросил Альва мягко.
Эльф молчал, будто не слышал, ресницы его даже не дрогнули. Вместо него ответил Кинтаро:
– Он не говорит на всеобщем. Если бы он не перекликался со своими во время боя, мы подумали бы, что он немой, потому что он не проронил ни слова, когда с ним пытались поговорить.
«Почему меня это не удивляет?» – с горечью подумал Альва. Вслух он сказал, стараясь, чтобы в голосе его звучало одно лишь любопытство:
– Я не думал, что у эссанти принято мучить своих пленников.
Вождь пожал плечами и сказал спокойно и буднично:
– Гордость раба следует укрощать. Когда мы захватили его в плен, то устроили состязание: тот, кому удастся вырвать крик или стон из его губ, может овладеть его телом. Мои воины искусны в причинении боли, но эльф не издал ни звука, так что правило пришлось отменить. Он закричал только один раз – когда мужчина впервые возлег с ним.
Альву едва не замутило: он слишком живо представил себе, как это было и что мог чувствовать бессмертный эльф, когда его ткнули лицом в степную пыль и взяли силой, как будто мало было унижения плена и пыток. А если вспомнить, что у Древнего народа мужеложство всегда считалось грехом, то как представить себе степень его ужаса и отвращения?
Альва надеялся, что его лицо выражает лишь легкую степень заинтересованности, когда он повернулся к Кинтаро и произнес:
– Доблестный вождь, ваш раб долго не выдержит такого обращения. Может быть, ты согласишься продать его мне? Когда в столице увидят моего нового слугу, все узнают о мужестве и удачливости эссанти, сумевших захватить в плен эльфа.
Кинтаро улыбнулся весьма благосклонно. Видно было, что предложение польстило его самолюбию.
– Он твой, я тебе его дарю! – И когда Альва уже облегченно перевел дух, вождь добавил: – Но у меня есть условие. Покажи мне и моему народу, что ты ценишь подарок. Пусть этот пленник будет твоим – сегодня, у нашего костра.
Челюсть у кавалера Ахайре отвалилась, и он посмотрел на Кинтаро с безмерным удивлением.
– Я правильно тебя понял, вождь? Ты хочешь, чтобы я совокуплялся с ним прямо здесь, при всех?
Вождь кочевников кивнул, не сводя глаз с лица Альвы. Взгляд его кавалеру не понравился, он был какой-то чересчур внимательный и настороженный.
– Так велит обычай эссанти. Ты разделил с нами пищу и кров, раздели же и удовольствия ложа. На этом пиру все должны наслаждаться.
«Ну конечно, – подумал Альва, – что еще ждать от народа, у которого главным развлечением являются поединки обнаженных юношей, завершающиеся половым актом!»
Он попытался мягко, но настойчиво переубедить вождя:
– Послушай, доблестный Кинтаро, у нас не принято предаваться удовольствиям ложа публично. Твой подарок очень ценен для меня, и я с благодарностью его принимаю. Позволь мне удалиться в шатер, чтобы там насладиться ласками моего нового раба.
Железные пальцы Кинтаро вцепились в его плечо. Вождь притянул его к себе ближе и наклонился к уху.
– Давай поговорим начистоту, северянин. Я убедился, что ты доблестный воин и достоин говорить от лица своего короля. Однако многие воины, которых ты отверг, выражают сомнение в твоей мужской силе. Я не стану вести переговоры с евнухом. Докажи, что ты мужчина.
Альва мгновенно почувствовал, как горячая кровь приливает к щекам. Вот оно что! Оказывается, эти две недели его просто проверяли! А теперь он еще должен изобразить из себя жеребца и продемонстрировать всем, что этим оружием он тоже владеет… Он знал, что Кинтаро вовсе не желал оскорбить его или унизить: он действительно хотел удостовериться, что посол не обладает никакими физическими недостатками, иначе иметь с ним дело значит навлечь на себя неудачи. Только Альва не подозревал, что все может зайти так далеко. Теперь речь идет уже не о спасении прекрасного создания, а об успехе всей миссии. Стоит ли идти ради Криды на подлость? А иначе, как подлостью, он не мог назвать то, что ему предлагали сделать. Овладеть измученным, израненным телом эльфа, да еще прилюдно, среди пьяной бесстыдной толпы!
Он снова посмотрел на лицо пленника, которое по-прежнему ничего не выражало. Эльф полностью отгородился от внешнего мира и вряд ли осознавал, что с ним происходит. Возможно, рассудок его уже помутился от пережитых страданий. Его насиловали сотни раз, что для него еще один безымянный самец! Он уже неуклонно движется к смерти, а кто может спасти его, кроме Альвы? В конце концов, от него не требуется ничего противоестественного, – можно подумать, он никогда не занимался любовью при свидетелях (хотя столько их, конечно же, не было).
И еще Альва с диким, непереносимым стыдом вдруг понял, что хочет этого серебряного эльфа, как еще никого в жизни не хотел.
Повинуясь знаку Кинтаро, пленника дернули за ошейник и поставили на четвереньки. Стоило только Альве взглянуть на его узкие бедра и маленькие молочно-белые ягодицы, как его член мгновенно восстал. В облегающих штанах более чем заметно. Альва видел, как взгляд Кинтаро уперся ему ниже пояса, и губы вождя растянулись в ухмылке.
Альва Ахайре с отчаянной решимостью начал раздеваться.
Остальное он помнил какими-то урывками. Эссанти восторженно взревели, когда он скинул с себя последнюю деталь одежды и на мгновение встал, выпрямившись, освещенный костром. Он знал, что они видели. Почти все, перед кем он показывался голым, на удивление неоригинально сравнивали его с золотой статуей. Отстраненно отметив это, он перестал обращать внимание на что бы то ни было, кроме своей невольной жертвы. Как будто все вокруг исчезло, осталось только беспомощное тело перед ним. Альва перевернул эльфа на спину и склонился над ним, пьянея от запаха его кожи, к которой не приставала вонь лагеря степняков. Не в силах противиться искушению, он несколько раз поцеловал его в израненные губы, так нежно и осторожно, как только мог, боясь причинить боль. Может быть, ему показалось, что губы эльфа чуть шевельнулись, как будто он хотел ответить на поцелуй, и в его равнодушных глазах на мгновение промелькнуло что-то живое, похожее на удивление. Показалось, наверняка показалось, но все-таки мысль об этом невероятно завела Альву, и он овладел эльфом, использовав для смазки собственную слюну. Он изо всех сил смирял свое нетерпение, старался быть ласковым и неторопливым, как будто лег с юным мальчиком, у которого был первым любовником, ах боже мой, ведь он и выглядит как мальчик, ему же на вид лет восемнадцать, а на самом деле может быть хоть тысяча… А вот что ему точно не показалось, так это тихий, еле слышный стон, сорвавшийся с бескровных сиреневых губ, наверное, он все-таки сделал ему больно, но ведь эльф не кричал даже под пытками, почему же Альва заставил его стонать? Но он уже не мог об этом думать, потому что волна захватила его и понесла к финалу, и он кончил, стискивая эльфа в объятиях и целуя его исступленно и страстно, будто они делили ложе любви.
