Шахразада - Любовь Хасана из Басры
Юноша следил за тем, как художник покрывает линиями листок за листком, и в душе его ожила белейшая из всех видов зависти – зависть ученика к учителю.
«О, каким бы счастьем было увидеть, что он создает, над каким полотном работает! Нет, я не хочу, более того, я боюсь показывать ему свои школярские, ученические работы. Но хотя бы побеседовать с ним… Понять, как из подмастерья рождается мастер, как никому не известный творец становится знаменитым и уважаемым… Понять, что, кроме вдохновенной души и усердия, нужно для этого…»
О, если бы мог сейчас услышать мысли своего сына визирь Рашид! Он бы усмехнулся в усы и подумал, что из мальчика-мазилки вырос человек, желающий не просто рисовать, но человек, желающий возвыситься своим мастерством. И пусть это не мастерство царедворца, интригана или знатока всех и всяческих законов! Но имя мастера точно так же бежит впереди него, как имя придворного мудреца. И точно так же значит для окружающих столь много, что иногда вызывает почтение одним лишь звуком шагов. «О, мальчику, – подумал бы отец, – хочется быть великим! Значит, кое-что в его душу я все же вложил!»
Да, сейчас сомнений в этом не было – вложил, и очень много вложил. И прежде всего, неосознанное, но от этого не менее сильное желание доказать всем, и в первую очередь визирю, что и он, его младший сын Хасан, достоин уважения и внимания. Достоин того, чтобы его имя, как имена его старшего брата и отца, произносилось всегда вместе со словом «почтенный».
Но сейчас совсем иные мысли мучили и радовали Хасана. Великий мастер, о радость, оказался точно таким же человеком! Лишь изумительное мастерство и необыкновенное воображение выделяло его из множества людей. И это не могло не вызывать восторга в душе юноши. А мучило его сомнение в том, что наставник позволит хоть словом перекинуться с мастером-живописцем.
И тут в памяти Хасана всплыли слова его друга: «Кто тебе может это запретить?! Мудрый Георгий?» О да, ему никто этого запрещать не будет. Кроме, должно быть, него самого…
– И долго ты собираешься прятаться, мальчик?
В голосе Георгия звучала улыбка. Юноша покраснел и возблагодарил Создателя за то, что в сгущающихся сумерках этого почти не видно.
– Учитель… Но я не прячусь…
– Мой юный друг… Даже если бы я не знал тебя вот уже год, и то сразу бы понял, что ты здесь, в густой тени платанов, следишь за нашим гостем, гадая, будет ли он столь щедр, чтобы одарить тебя одним лишь мигом своего внимания.
– Это так, – еще ниже склонил голову Хасан.
– Мальчик, ты, должно быть, весь пропитался духом затворничества в нашей холодной библиотеке и забыл, что в стенах школы нет и не может быть запрета на беседу мастера с учеником…
– Я помню это, учитель… Я боюсь лишь, что наш гость столь занят, что не сможет уделить мне ни мига.
– Наш гость мудр. Он знает, что в веках живет лишь тот мастер, у которого есть ученики. И он позволил, чтобы ты впредь всегда сопровождал его и присутствовал при всех наших беседах. Думаю, что стать учеником великого Еруна Ван Акена – вовсе не так уж скверно для такого юного безумца, как ты.
– Аллах великий, учитель! Да я о таком и мечтать не мог!
– Ну, пока об этом речи нет. Но, повторю, ты сможешь присутствовать при всех наших беседах, и именно тебе я доверю сопровождать мастера по пыльным залам холодной, но такой уютной для тебя библиотеки!
И учитель растворился в наступившей тьме. Безмолвно стоял Хасан в густых сумерках под платанами, не зная, как вознести благодарность за такой щедрый дар наставника.
Макама семнадцатая
О, как же удивился Мехмет, когда утром увидел своего друга на площадке для тренировок!
– Хасан, безумец! А как же твои занятия? Почему ты не спишь в обнимку с книгами, а, подобно нам, простым смертным, снова стал учеником мудрого Георгия?
– Именно потому, дружище, что наш наставник – сам мудрый Георгий. Он сделал мне подарок столь драгоценный, что я даже не в силах выразить это словами. И теперь душа моя подталкивает тело к тому, чтобы укрепить силы. Ибо мне дано разрешение – ты только представь, Мехмет! – присутствовать при беседах великого мастера с нашим учителем… Но этого мало – учитель сам, понимаешь ты, сам поручил мне сопровождать нашего гостя в скитаниях по библиотеке… И, если Аллах будет милостив, быть может, мне дано будет стать учеником самого Еруна Ван Акена…
Мехмет слушал друга с улыбкой, но в глубине души готов был вознести стократную благодарность Аллаху всесильному за то, что теперь безумие, а вернее, одержимость Хасана сослужит добрую службу. И в этом – о, Мехмет даже не сомневался – видна была рука наставника столь же мудрого, сколь и щедрого.
«Да пребудет с тобой, о Георгий, милость Аллаха всесильного на долгие годы!» Да, Мехмет беспокоился о своем друге, беспокоился о его разуме и силах. И рад был, что ему не пришлось делиться этим беспокойством с наставником. Ибо это смахивало бы на наушничество. А прослыть ябедой, как в детстве, Мехмету очень не хотелось…
– Ну что ж, Хасан, если так, то нам следует быть усердными и здесь, на песке площадки, и за трапезой…
Послышался удар барабана, и тренировка началась. Словно сам Иблис Проклятый вселился в юношу. Ибо все свои силы, о Аллах, совсем немалые, и все свое старание он сейчас направил на то, чтобы прийти в наилучшую форму. И с каждым движением, он чувствовал это, вместе с потоком сил приходила и необыкновенная ясность мысли. Словно живительная влага омыла разум ученика, смыв бессилие сомнений. Да, Хасан утренний был куда решительнее Хасана вечернего и куда мудрее Хасана вчерашнего.
Это отлично видел учитель и не мог не порадоваться за своего воспитанника. Видел это и Мехмет. Мысль стремительная и не вполне оформившаяся промелькнула у него в голове, и много позже он не раз вспоминал об этом, горестно приговаривая: «Аллах великий, ну почему я не сказал об этом учителю!» То была мысль совсем простая – Мехмет подумал, что было бы совсем недурно вовсе убрать каменное изваяние из библиотеки, найдя ему иной приют, например в комнате риторики, где бывает пусто лишь по ночам и где никакое наваждение не сможет выдержать более дюжины минут. Увы, мысль лишь мелькнула. И, о Аллах всесильный, кто знает, что бы случилось, если бы статуя обрела иной кров?
После трапезы учитель призвал Хасана к себе.
– Друг мой, сейчас мы с мастером намереваемся обсудить те идеи, которые возникли у него за последнее время. Мне бы хотелось, чтобы ты тоже присутствовал при этом. Далее господин Ван Акен собирается окунуться в океан знаний, что плещется в стенах библиотеки. И я прошу, нет, я настаиваю, чтобы его чичероне[5] был ты. Ибо никто лучше тебя не знает всех ее закоулков. Кроме, думаю, духов, что живут в ее стенах…
