Обнаженная. История Эмманюэль - Кристель Сильвия
Плохие новости. «Эмманюэль» запрещена для нормального тиражирования во Франции и обречена на показы в тесных порноподвальчиках. Продюсер отказывается от выпуска на таких условиях, потому что для фильма это приговор. Мы набираемся терпения. Цензура ведь только формальность. Министр культуры и контрольная комиссия постановляют: «Поставленный по одноименному роману фильм подталкивает зрителя к чувственному и жестокому опыту и, не нанося ощутимого ущерба нашей морали, вызывает, по мнению членов совещательной комиссии, сомнение в правильности принятых в обществе жизненных рефлексов. Ввиду этого обстоятельства и по совокупности причин его следует запретить для просмотра лицам, не достигшим 18 лет. Однако две сцены, в которых нет должного уважения к человеческому достоинству — сцена с сигаретами и сцена содомии, — вынуждают запретить фильм полностью…»
Проходит всего несколько месяцев после кончины Помпиду, и вот цензура Жискар д’Эстена хочет быть современнее и толерантнее. «Эмманюэль» выходит во Франции 26 июня 1974 года с нормальным распространением, с ограничением до 18 лет. Фильму сопутствует серное облако, и на бульварах длинные очереди. Кинотеатрам не хватает бобин. Курьеры мечутся из одного зала в другой, нося их вручную.
Продюсер вызывает меня и сообщает цифры.
— Триумф, Сильвия! Триумф! Ты звезда!
— Я так рада, что люди хотят посмотреть наш фильм.
Скромный, почти кальвинистский ответ, за которым я прячу эйфорию. Ведь успех неподдельный, массовый.
Хюго везет меня на Елисейские Поля.
— Поехали, поглядим, это стоит того!
Мы едем в такси, и меня смешит то, что кинотеатр называется «Триумф». Публика терпеливо ждет в нескончаемой очереди, словно для получения продовольственных пайков. Люди возбуждены, полны любопытства, им не хватает экзотики, свободы, новизны, секса.
Наверху огромное фото, пришпиленное к стене: я, сидящая в плетеном кресле, и подпись: Джакобетти.
Эту фотографию тиражируют до сих пор. А на самом деле кресло не таиландское, не то, что в фильме — сплетенное из бюри, с красивым подголовником, который украшен коричневым орнаментом, — нет, на афише кресло куда проще, оно филиппинского производства и куплено в Париже. Но оно потрясающе контрастирует с моим европейским лицом, приглашая к путешествию в страны, где нет ничего невозможного. Это мой легкий трон — недолговечный, как желание.
— Все эти люди приходят в кино только ради тебя. Это не просто успех, это феномен.
Откинувшись в глубину кресла, я беру Хюго за руку и шепчу:
— Как здорово, как я счастлива.
К такому успеху я была не готова, в одночасье моя тихая жизнь оказалась на пике девятого вала. Сейчас меня снесет, я чувствую это, съеживаюсь от страха, вжимаюсь в спинку кресла как можно глубже, испуганно озираюсь.
Едва освободившиеся от диктатуры Франко, испанцы тысячами приезжают в Перпиньян. Никто никогда не отмахивал таких концов только для того, чтобы посмотреть кино.
— Да не в одном кино дело-то, это для них праздник освобождения!
Для фильма такая приграничная миграция — лучшая из реклам.
Важные персоны мусульманского мира приезжают во Францию, чтобы посмотреть в посольствах фильм, запрещенный у них на родине. Его включают в программу туров: Сакре-Кер, «Мулен Руж», «Эмманюэль» и Елисейские Поля.
В мою жизнь вторгается пресса, журналисты едут со всего мира.
Осаждают и Хюго.
— Как вы относитесь к успеху вашей подружки? Трудно быть избранником секс-символа? Для вас невыносимо оказаться в ее тени, ведь ваше творчество выглядит не так выигрышно, как «Эмманюэль»?
— Я от души радуюсь успехам Сильвии.
Хюго умен, талантлив и прекрасно воспитан.
В плетеном кресле я просижу на Елисейских Полях тринадцать лет. Посмотреть на меня в кино придут девять миллионов французов. «Эмманюэль» с триумфом пройдет во всех странах Европы, в Соединенных Штатах и в Японии.
Как живется кинозвездам? Скорее всего, именно так, как жилось мне начиная с 1974 года. Если вы звезда, вас никогда не оставляют в одиночестве, вокруг всегда люди. Маленький кружок услужливых придворных:
— шофер-телохранитель, мой нежный и смешной Марсель, переживающий бурный роман с белым «кадиллаком», моим подарком самой себе; как мне хотелось прошвырнуться в нем с ветерком, чтобы похвалиться «авто для кинозвезд», да только эта блестящая экзотическая карета то и дело застревает на обочине дороги, дымя, и я, вдоволь нахохотавшись, вынуждена идти пешком, пока Марсель брюзжит на мою красавицу, пеняя ей за вечные капризы;
— косметолог, она льстит мне и считает, что у меня свежий цвет лица, даже когда уже пора ложиться спать;
— парикмахерша, которой уж совсем нечего делать с моей прической «а-ля гарсон» [7];
— пресс-агентша, говорящая на множестве языков и готовая для меня на все;
— рассеянная, деловая, скрупулезная секретарша, которой поручены все мелкие дела: визиты к парикмахеру, уплаты по счетам, переговоры об общей собственности…
— спортивный тренер, заставляющий меня бегать, — а ведь я только это и делаю;
— фотограф, единственный, кто знает, как лучше всего снять вас в профиль, при каком освещении, какое движение поймать. Кристиан Симонпьетри ради меня бросил фотографировать войну. Неужто там работалось спокойнее?!
Звезда живет в шикарном месте, в большой квартире в Сен-Жермен-де-Пре. Она носит темные очки даже ночью и всегда смотрит только вперед и вдаль. На публике звезда не краснобайствует, приберегая все это для прессы, для ролей, предпочитая томить публику в ожидании. Всегда говорит коротко, мягким мурлыкающим голосом, никаких повышенных нот, никаких приступов гнева. Звезда быстро устает от того, что все вокруг слишком стремительно крутится, и тогда она едет отдыхать. Звезде предлагают участвовать в рекламе, а она отказывается, потому что она — звезда, и еще донимают предложениями провести торжественное открытие половины парижских мероприятий, от этого она отказывается тоже. Воодушевленная и счастливая, я разрешаю снять с себя мерку для куклы дома «Шанель» — получается манекен без рук и ног, под ним подписано: «Мадемуазель Сильвия Кристель». Это мой неодушевленный двойник, он будет стоять в тайных кулуарах святилища рафинированной моды, рядом с такими же безрукими манекенами, изображающими миллиардерш, звезд и принцесс. Стоит сесть за столик в ресторане — и я уже вроде фигуры на носу гондолы, а моя публичная жизнь состоит в основном из просьб дать автограф, на что я радостно соглашаюсь. Я расписываюсь на чем попало: на меню, на оборотной стороне проездного билета, на снимке какой-то другой особы.
Там, где я, немедленно возникает порывистая суета, толпится множество людей, и все всегда непринужденно улыбаются.
Когда вы звезда, все адресованные вам фразы начинаются со слова «конечно», а потом много раз будет еще «дорогая». Да уж, когда вы звезда, вас любят… и как это все-таки приятно, пока время еще на вашей стороне!
Моя жизнь настоящей звезды продлилась двенадцать лет. У меня было время привыкнуть к ней, поверить во все это самой, и тут все кончилось.
Больше не быть звездой — это противоположность всему, что я только что описала, да вдобавок мелкая злоба тех, кто вчера вдохновенно вас превозносил. Вот тогда понимаешь, насколько их самозабвенное преклонение было ненавистно им самим.
Раньше ли, позже ли, а за это приходится платить. С красивых спрос больше, чем с некрасивых. Женщин, которые были прекрасными, притягательными и почему-то отличались от других, прощают с трудом. Вызванное ими желание так и не нашло удовлетворения.
Недавно я смотрела телепередачу, в которой ведущий издевался над Катрин Денев: обращаясь к гоготавшей публике, он советовал «бабуле поскорей идти на пенсию». Другой ведущий, исходя желчью, сравнивал актрису драгоценного таланта и редкостной, чуть увядшей красоты с рыбой-луной.
