Октав Мирбо - Дневник горничной
На улице Линкольна, например, это всегда бывало по четвергам, очень регулярно. Тут никаких ошибок не случалось. По четвергам бывали журфиксы у барыни. Приходило много народа, много разнообразных женщин, болтливых, ветреных, бесстыдных, неведомо каких! Понятно, что они между собою немало говорили о всяких неприличных вещах, и это возбуждающим образом действовало на хозяйку! А затем вечером — опера и все прочее. То ли, другое или третье, но верно то, что каждый четверг… извольте радоваться!..
Если у хозяйки был приемный день, то у хозяина, у Коко была приемная ночь. И что за ночь!.. Нужно было видеть на другой день уборную, его комнату: мебель в полном беспорядке, повсюду разбросано белье, по коврам разлита вода… И как тут сильно пахло… человеческой кожей и духами! В уборной хозяйки стояло огромное зеркало во всю стену. И часто перед этим зеркалом я находила груды подушек, разбросанных, помятых, истоптанных, а по обеим сторонам зеркала — высокие канделябры, в которых свечи догорели и оплыли длинными сосульками на серебряные подставки. Что за оргии тут разыгрывались! И до чего могла бы еще дойти изобретательность каждого из них, если бы они не были женаты!
Я вспоминаю одну замечательную поездку в Бельгию в тот год, когда мы прожили несколько недель в Остенде. На станции Фейнье таможенный досмотр… Это было ночью, барин крепко спал в своем отделении. Мы с барыней сами отправились в зал, где осматривали багаж.
— Нет ли у вас каких-нибудь вещей, за которые нужно платить пошлину? — спросил у нас толстый таможенный чиновник, который при виде моей элегантной и красивой хозяйки надеялся найти кое-что пикантное в багаже.
Некоторые чиновники испытывают какое-то особенное физическое удовольствие, какой-то сладострастный трепет, когда они роются своими толстыми руками в панталонах и рубашках красивых женщин.
Нет, — ответила хозяйка. — У меня ничего нет.
Ну… откройте этот сундук…
Из шести сундуков, которые мы везли с собой, он выбрал самый большой и тяжелый, кожаный сундук в сером чехле.
Но в нем ничего нет! — сказала хозяйка с раздражением в голосе.
Все-таки откройте, — приказывал этот урод; сопротивление моей хозяйки, очевидно, давало ему повод к более внимательному и строгому осмотру.
Барыня — ах! я еще помню выражение ее лица — вынула из маленького сака связку ключей и открыла сундук… Таможенный чиновник с видимым удовольствием вдыхал тонкий шпах, который поднимался из сундука, а затем стал рыться своими грязными лапами в тонком белье и платьях. Барыня злилась и испускала крики негодования, так как это животное с очевидной злобой перекидывало и приводило в беспорядок все, что мы так бережно укладывали.
Осмотр уже приближался к концу без новых задержек, как вдруг таможенный чиновник вытащил со дна сундука длинную шкатулку, покрытую красным бархатом, и спросил:
А это?.. Что это такое?
Драгоценности, — ответила барыня, — уверенно, без малейшего смущения.
Откройте…
Зачем? Я же вам говорю, что это драгоценности.
Откройте…
Нет, я не открою… Вы злоупотребляете своей властью. Говорю, что не открою… Да у меня и ключа нет.
Барыня была в крайнем возбуждении. Она хотела вырвать шкатулку из рук чиновника, который отступил и угрожающе произнес:
Если вы не откроете шкатулку, я пойду за инспектором.
Это гнусность… это нахальство.
— Если у вас нет ключа, то мы сами откроем.
В отчаянии барыня закричала:
— Вы не имеете права… Я буду жаловаться в посольство… министрам… и пожалуюсь королю, он нам друг… Я вас привлеку к суду… засажу в тюрьму…
Но эти слова не производили никакого впечатления на бесстрастного чиновника, и он с еще большим упорством повторил:
— Откройте шкатулку…
Барыня побледнела и стала ломать себе руки.
— Нет! — сказала она, — я не открою… я не могу открыть…
И по крайней мере в десятый раз упрямый чиновник повторил, свое приказание:
— Откройте шкатулку!
Эта перебранка прервала работу на таможне и собрала вокруг нас несколько любопытных путешественников. Я сама была заинтересована перипетиями этой маленькой драмы и таинственной шкатулкой, которой я никогда не видала у барыни и которая, очевидно, была спрятана в сундук без моего участия.
Вдруг барыня переменила тактику, повела себя мягче, любезней с этим неподкупным досмотрщиком, подошла к нему и, как бы гипнотизируя его своим дыханием и своими духами, тихо стала умолять его:
— Удалите, пожалуйста, публику, и я открою шкатулку…
Чиновник, наверное, подумал, что хозяйка хочет поймать его в какую-нибудь ловушку. Он недоверчиво покачал своей седой головой.
— Довольно манерничать и притворяться. Откройте шкатулку!
Тогда барыня, конфузясь и краснея, покорно вынула из своего портмоне очень маленький золотой ключик и, стараясь скрыть от окружающих содержимое красной бархатной шкатулки, открыла ее в руках чиновника. В тот же момент чиновник в лспуге отскочил назад, как будто ядовитое животное хотело его укусить…
— Черт возьми! — воскликнул он.
Затем, когда первое впечатление прошло, с насмешкой произнес:
— Так бы и сказали, что вы вдова!
И он запер шкатулку, но не особенно спешил при этом, чтобы все эти насмешки, перешептывания, неприличные и даже оскорбительные словечки, которые слышны были в толпе, могли удостоверить хозяйку, что «ее драгоценности» были замечены пассажирами.
Барыня была смущена… Но я должна признать, что она проявила очень много смелости в этом затруднительном положении… О!.. Нахальства ей не занимать. Она помогла мне привести в порядок наш сундук, и мы оставили зал под свист и оскорбительные насмешки присутствующих.
Я ее проводила до вагона, неся в руках сак, в который она положила пресловутую шкатулку. На перроне она на один момент остановилась и с каким-то бесстыдным спокойствием сказала мне:
— Боже! как я была глупа. Ведь я же могла сказать, что шкатулка ваша.
С точно таким же бесстыдством я ей ответила:
Я вам очень благодарна, сударыня. Вы очень добры ко мне. Но я предпочитаю пользоваться этими «драгоценностями» в естественном виде.
Молчите!.. — крикнула она, не сердясь. — Вы глупая девчонка…
И она пошла искать Коко, который ни о чем не подозревал…
Впрочем, ей не везло. Не то из-за ее смелости. Не то из-за беспорядочности, но с ней подобные истории случались часто. Я могла бы рассказать некоторые, наиболее назидательные в этом отношении… Но по временам надоедает, становится противно беспрестанно копаться во всей этой грязи… И затем, я достаточно, мне кажется, уже сказала об этом доме, который для меня служил самым типичным примером того, что я буду называть моральным разрушением. Я ограничусь только несколькими штрихами.
