Октав Мирбо - Дневник горничной
Однажды он подошел ко мне с каким-то странным выражением в блуждающих глазах и сказал:
— Селестина… вы… вы… очень хорошо… чистите… мои сапоги… Очень… очень… хорошо… Никогда… их… так… не чистили…
Я так и ждала, что последует прием с пуговкой. Но нет… Барин задыхался, глотал слюну, как будто он съел слишком большую и слишком сочную грушу.
Затем он позвал свою собаку и ушел.
Но вот что было еще забавней.
Вчера хозяйка уехала на базар — она сама все закупает на базаре; барин ранним утром ушел с ружьем и собакой. Он рано вернулся, убив трех дроздов, и тотчас вошел в свою уборную, чтобы принять душ и переодеться. Нужно сказать, что барин очень чистоплотен и не боится воды. Я подумала, что момент был благоприятный, чтобы попытаться сделать ему удовольствие. Бросив работу, я направилась к уборной и в течение нескольких секунд простояла у дверей, приложив ухо к замочной скважине. Барин ходил взад и вперед по комнате, насвистывал и напевал какую-то песенку.
Я слышала, как он двигал стульями, открывал и закрывал шкапы, как струилась вода из душа, как он вскрикивал «ах», «ох», «фу», «бррр». Вдруг я открыла дверь…
Барин стоял лицом ко мне, весь мокрый и держал в руках губку, из которой текла вода… Ах! эта голова, эти глаза, эта неподвижность! Никогда, мне кажется, я не видала человека таким ошеломленным. Под рукой не было ничего, чем бы он мог прикрыться, и он инстинктивно стыдливым и комичным движением воспользовался губкой в качестве фигового листа. Мне стоило большого труда удержаться от душившего меня хохота. Я заметила, что у него было много волос на плечах и грудь, как у медведя. И все-таки это был красивый мужчина, черт побери!
Я, конечно, испустила подобающий случаю крик стыда и ужаса, выскочила из уборной и захлопнула за собой дверь. За дверью сказала себе: «Он меня, конечно, сейчас позовет. И что же дальше будет?» И прождала несколько минут. Ни звука. «Он размышляет, — думала я, — не может решиться… Но он меня сейчас позовет…» Напрасно… Скоро вода заструилась. Затем я услышала, как он вытирался, фыркал, шлепал туфлями по паркету, двигал стульями… Открывал и закрывал шкапы… Наконец, он стал напевать свою песенку.
— Нет, право, как он глуп! — прошептала я про себя, сердитая и злая.
И я ушла в прачечную и решила, что он от меня никаких радостей не увидит.
После обеда барин с очень озабоченным видом не переставал увиваться за мной. Он подошел ко мне на черном дворе, когда я несла корм для кошек. Чтобы посмеяться немного над его испугом, я стала извиняться за то, что было утром.
— Это ничего, — протянул он. — Это ничего… Наоборот…
Он хотел меня задержать и пробормотал что-то. Но я его оставила там, с недоконченной фразой, в которой он запутался, и строгим голосом сказала:
Прошу извинения, барин. Мне некогда разговаривать с вами… Меня ждет барыня…
Послушайте, Селестина, одну минуту…
Нет, барин.
На повороте аллеи, которая ведет в дом, я снова увидела его… Он стоял на том же месте. Опустивши голову и согнув ноги, он все смотрел на кучу навоза и почесывал себе затылок.
После обеда у барина с барыней произошла перебранка.
Барыня говорила:
Я тебе говорю, что ты ухаживаешь за этой девкой.
Я? Тоже выдумала!.. Подумай, милая. За такой потаскухой, грязной девкой, которая, может быть, еще страдает дурной болезнью… Это уж слишком!
Как будто я не знаю твоего поведения. Твоих вкусов…
Позволь… Позволь!..
А все эти грязные женщины, за которыми ты увиваешься в деревне!
Я слышала, как паркет затрещал под ногами барина, который в большом возбуждении стал ходить по комнате.
— Я? Вот выдумала! Откуда ты все это берешь, моя милая?
Барыня с упрямством продолжала:
— А маленькая пятнадцатилетняя Жезюро! Несчастный! Пятьсот франков мне за нее пришлось заплатить! Был бы теперь, может быть, в тюрьме, как твой вор-отец…
Барин перестал ходить. Он сел в кресло и молчал.
Барыня закончила разговор:
— Впрочем, мне все равно! Я не ревнива. Ты можешь себе спать с этой Селестиной. Но чтобы это мне денег не стоило.
Ну погодите же! Я вас обоих проучу.
Я не знаю, верно ли заявление барыни, что барин увивается за деревенскими девицами. Но если это и так, то он совершенно прав, раз он получает удовольствие от этого. Он здоровый человек, много ест. Ему это нужно. А барыня ему никогда этого не дает. По крайней мере с тех пор как я здесь. Я в этом уверена. И это тем более необыкновенно, что у них одна кровать. А горничная, да еще при этом ловкая и с глазами, великолепно знает все, что происходит у хозяев. Ей даже не нужно подслушивать у дверей. Уборная, спальня, белье и многое другое все ей расскажут… Непонятно даже, эти люди хотят читать мораль другим и рекомендуют воздержание своей прислуге, а сами даже не умеют хорошенько скрыть следы своих собственных любовных похождений. Есть даже такие, которые сознательно или бессознательно, или в силу какой-то странной развращенности испытывают потребность выставить их напоказ. Я не причисляю себя к неприступным и я люблю посмеяться, как и все. Но право! Я видела такие супружеские парочки — и еще какие почтенные, — которые переходили в этой области всякие границы.
В начале моей службы мне иногда странно было видеть своих хозяев после… на другой день… Я смущалась… За завтраком я не могла заставить себя смотреть на них, смотреть им в глаза, видеть их губы, руки. И часто барин или барыня мне говорили:
— Что с вами? Разве так смотрят на своих господ? Будьте внимательны к своим обязанностям.
Да, вид их вызывал у меня какие-то мысли, образы… Как бы это сказать? Желания преследовали меня целый день, и, не имея возможности их удовлетворить, я с какой-то дикой страстью упивалась своими собственными ласками.
Теперь привычка видеть вещи в их настоящем свете приучила меня к другому жесту, более соответствующему действительности. При виде этих лиц, с которых ни краска, ни туалетная вода, ни пудра не могли стереть следов этой синевы под глазами, при виде их я пожимаю плечами… И как мне от них достается назавтра, от этих честных людей, с этим важным видом, с добродетельными манерами, с их презрением к девушкам, которые позволяют себе шалости, с их нравоучительными наставлениями:
— Селестина, вы слишком засматриваетесь на мужчин, Селестина, неприлично разговаривать по углам с лакеями. Селестина, мой дом не увеселительное заведение. До тех пор, пока вы у меня на службе и в моем доме, я не потерплю… И т. д. и т. д.
Это не мешает вашему хозяину, вопреки всей этой морали, бросать вас на диваны и таскать по кроватям, и за грубое и эфемерное наслаждение наградить ребенком… А вы затем устраивайтесь как знаете. А если вы не умеете устраиваться, то хоть тресните со своим ребенком. Это его не касается… В их доме!.. Ну! ну!
